Вас зачислили снайпером в какое-то пехотное подразделение?
Да, я был снайпером при командире батальона, в его подчинении, а числился во взводе автоматчиков, питался у них. Кроме того, положено было в каждой роте еще пару снайперов иметь, но нас постоянно не хватало – где-то в ротах снайперы были, где-то нет.
Вопрос такой – вы сказали, что винтовку выдали при зачислении в часть. Чем-то еще ваша экипировка от экипировки обычного пехотинца отличалась? Маскхалат, допустим, бинокль?
Нет, ничего этого не было – винтовка и пачка патронов, 100 штук.
Где вы вступили первый раз в бой? На Сандомирском плацдарме? Я прочел ваш наградной лист на медаль «За Отвагу», там написано, что 12 января в бою за населенный пункт Шидлув ефрейтор Щербаков уничтожил пулеметный расчет и шестерых пехотинцев.
Да, 12 января 1945 года, было мое, как говорится, боевое крещение. Этот день я очень хорошо помню. Однако, прежде, чем перейти в наступление, мы на плацдарме заняли исходные позиции и сидели на них где-то около месяца, в окопах. Дождь, грязь – почва там глинистая, шинели на нас колом стояли. Жили в «лисьих норах», вырытых в стенках траншеи, греться ходили в маленькую крытую землянку, в которой ночью разжигали костер, не просматривавшийся с немецкой стороны. Только там можно было немножко просушиться. Перекрытия были настолько низкими, что мы туда не заходили, а заползали полусогнутыми.
Выходит, несмотря на то, что фронт стоял достаточно долго, условий никаких не было?
А какие могут быть условия? Не было возможности создавать условия, противник находился в 400 метрах от нас, все просматривалось. Сосредоточено было столько наших войск там, особенно артиллерии, что потом уже я узнал – 250 орудий на один километр фронта! Когда перед наступлением пошла артподготовка, Вы не представляете, что было – я не чувствовал, что шапка у меня на голове. Непонятно, на чем она держалась, волосы дыбом – страх! Над головой огонь, летит и летит, сплошные снаряды. Особенно «катюши» страшно били. На немецкой стороне земля кипела, как бурлит вода в котле. В первый день мы прошли примерно 20 километров, не имея почти никакого сопротивления. Когда мы преодолевали первые траншеи, а потом и вторые, и третьи позиции противника, то там, мне кажется, и людей-то не было – или перемешало их там всех? Во всяком случае, я видел от силы пару убитых там.
Или немцы с первыми залпами просто оттуда удрали?
Может быть, их заранее вывели. Жертвы у нашей пехоты были только от разгильдяйства, гибли те, кто не шел по колее танка. Нас через минные поля вели танки, и мы шли только по их следу – так нас предупреждали командиры. У меня до сих пор осталось в глазах, как один узбек подорвался на противопехотной мине, и все узбеки гурьбой побежали к нему, и тоже начали подрываться. Я не знаю, чем это вызвано, – традиции у них такие, что ли… Думаю – ни за что погибают же!!!
Я не знаю, откуда вы взяли сведения про то, будто я уничтожил пулеметный расчет – я и сам не знаю этого. Дело в том, что после продвижения без боя танки оторвались, и пехота осталась одна, не считая сопровождающей полковой артиллерии. Заняли сгоревшее село, а за ним на подъеме траншея оказалась, в которой немцы устроили пулеметную засаду – огневые точки на расстоянии 250–300 метров друг от друга по фронту начали поливать нашу наступающую пехоту. Я при командире батальона немножко был сзади, шел за ротами. Начались большие жертвы, роты остановились и залегли. Командир батальона дал мне с напарником и ротным снайперам задание – занять позицию и взять на прицел немецких пулеметчиков. Мы нашли одноэтажный домик, разобрали черепицу на крыше и начали наблюдение. Засекли одну точку, вторую. Как только немец пошевелится, поднимется – выстрел. Через какое-то время все затихло, наши роты поднялись и снова пошли в наступление – снова ожили немецкие пулеметчики. Они стреляют, и мы стреляем. Убили мы их или нет, но замолчать заставили, и батальон прошел эту траншею. Я потом ходил посмотреть, куда стрелял, сектор обстрела примерно 250–300 метров у меня был – так вот, два немецких пулемета остались на бруствере, а уж убил я их, ранил или чего – не знаю. Вот такой военный эпизод был, показывает, что снайпер тоже какую-то роль имеет.
Снайперская книжка у вас была? Сколько уничтоженных немцев на вашем счету?
У меня была снайперская тетрадь, в которой я вел свой учет – где, когда, что. Так положено было. Сколько я убил – я не могу сказать. Учтено 21, но утверждать, что точно убил, могу от силы в пяти случаях. Остальные – упал и упал, больше не появился. Как, что, чего – не знаю.
А кто и на основании чего их вам засчитывал? Только на основании ваших докладов?
Никто, я докладывал лично командиру. Моими задачами были наблюдение и уничтожение офицеров и перебежчиков.
Перебежчик – это тот, кто от врага к нам бежит, или наоборот?
Нет, это тот, кто перебегает из одной траншеи в другую, связной – мы их называли перебежчиками. Просто так солдат бегать не будет. Командир батальона лично ставил мне задачу: сегодня вести наблюдение за противником там-то и там-то. Кроме того, нас предупреждали, когда и на каком участке будут переходить линию фронта наши разведчики, и так далее.
Был у меня в Германии такой случай. Заняли мы половину села, разделенного насыпной грейдерной дорогой. Два ряда домов по обе стороны насыпи, по одну сторону мы, по другую – еще немцы. Заняли мы позиции, и командир батальона мне говорит: «Возьми вот этот участок под наблюдение». Вижу их траншеи, и вдруг оттуда офицер появляется, голову видно. Я взял его на прицел, сделал выстрел, он упал. Оказалось, что это был манекен, а я не разобрался, и немецкий снайпер меня тут же обнаружил. У меня была позиция в поленнице дров, из середины которой я вытащил несколько поленьев, и получилась амбразура с метр глубиной. Я ничего не подозреваю, продолжаю наблюдение, вожу своей оптикой, и только слышу, по дровам – шлеп! Мы знали, что у немцев снайпера хорошие, нам это говорили. Я понял, что выстрел снайперский – все, надо менять позицию. Как потом оказалось, немец сидел на кирпичной водонапорной башне, но я не засек, откуда был выстрел. Побежал в траншею, пока делал перебежку – снова выстрел. Думаю: «Все, он не остановится!» Забежал за дом, но оттуда же не видно ничего, и я побежал дальше – как сейчас все это помню, очень хорошо. Метров пять я пробежал, и попалось деревце с руку всего толщиной, сеткой обмотанное, чтобы зайцы не грызли. Я мордой в эту сетку упал, и тут же снова выстрел – пуля ударила прямо в дерево и срикошетила. Мне щепки в лоб полетели под нижний срез каски. Даже не скажу, как я опять шарахнулся и укрылся за забором, и он меня потерял. Теперь уже я начал за ним охотиться, следить – где же он? И обнаружил, все-таки – по блеску оптики между кирпичами водокачки. Выбрал момент, сделал выстрел – опять-таки, не знаю, уничтожил я его, или он сменил позицию, но, во всяком случае, больше мы с ним не встретились.
А при каких обстоятельствах вас ранило?
Ранило меня при форсировании Одера. Переправа была организована следующим образом: из бревен сделаны плоты, через реку натянут металлический трос, к которому те, кто сидят на плотах, цепляются при помощи досок с прорезью и тянут. Плот не один, а много – через каждые 20–30–40 метров. Стали переправляться, и немцы начали минометный обстрел. До чего точно у них было это отработано! Одер неширокий, по берегам деревья высокие, мина летит, цепляет ветви – взрыв, сверху сыплются осколки. На плоту укрыться негде, разве что винтовку над головой поднимешь. Вода была почти красная, трупы один за одним плыли по течению.
