Тогда, в марте, много наших девушек погибло. Сначала Аня погибла, она такая спокойная была. Я что-нибудь психану, она меня успокаивает: «Спокойно, нервы не мотай». Девчонки из школы говорили: «Маш, тебе повезло. Ты боевая, а Аннушка тебя уравновешивает». 7 марта погибла Зина. Она нашла себе воронку, и оттуда, когда по берегу шли немцы она их потихонечку: щелк, щелк – и себе делала заметки на винтовке. Мы в разных ротах были, встречались только на отдыхе. Я ей говорю: «Зина, ты чего с одного места стреляешь?!» – «А что?» – «Тебя пристрелят». Она с одним мальчиком из Барнаула и вдруг 7 вечером он идет и ее несет. Немцы заметили, откуда она стреляла, и обстреляли ее. А 8 марта погибла Попандополова Оля. Она была старше всех нас, с 1919 года. Автоматчики потом рассказывали – она только привстала на колено, и пуля ей в лоб попала.
Потом меня перебросили в рыбацкой лодке на Малую землю, а со мной Тонечку Бобкову, санинструктора.
Она уже была на Малой земле, у нее дед рыбаком был. И вот он 6 февраля пошел посмотреть, куда можно высадить танки, все считали, что придут 83-я, 255-я, 79-я бригады, 50-я и 165-я дивизия, вышел из блиндажа, а тут немцы обстрел начали и ему два осколка досталось, один в пах, а другой в позвоночник. Его ночью переправили в Геленджик, но было уже поздно, и 10 февраля он скончался.
Нас с Тонечкой переправили, она пошла в роту санинструкторов, а я осталась на передовой. Мне показали мое место, зашла в палатку, наклонилась к винтовке, чтобы ее протереть, вдруг сзади погладили, я локтем опа. Поворачиваюсь – подполковник. Я говорю: «Что? Сладко?» А у нас был один автоматчик, ему в Севастополе памятник стоит, говорит: «Ну что, товарищ комиссар, попало? Нам уже всем попало. Не трожьте, а то сейчас пальнет из винтовки, будь здоров». Подполковник говорит: «Надо же, прямо в глаз». И ушел.
Дали мне одного молоденького мальчика из Барнаула и мы с ним ночью потихонечку вышли на охоту. Вижу, что-то шевельнулось, леса нет, что-то не так. Одна веточка шевельнулась и в это время выстрел, пуля попала за ухо. Меня привезли в санроту, там еще одна девушка лежала, у нее не было половины ноги. Заходит фельдшер Ниночка, говорит: «Маша, ну как ты?» – «Немножко поцарапало». И вдруг телефонограмма: немедленно пришлите снайпера Клейменову в свою часть. Я оттуда на лодку и к себе. Приезжаю в повязке. Говорю, одного убило, больше нет. И со своей бригадой дошла до Темрюка. 4 октября освободили Темрюк, идем, с одной стороны сумка, с другой винтовка, устала, хочу пить, и вдруг гроздья винограда… Я только потянулась, меня по руке хлоп: «Ты чего? Там за гроздьями винограда мины». Если бы я схватила, все бы легли… «Марш на камбуз, будешь картошку чистить». Ребята: «Ура! Машка будет на камбузе».
Отдохнули, нашу бригаду влили 316-ю дивизию и бросили под Полтаву, оттуда с боями шли до Киева. Подошли к Киеву. Город весь разрушен, стены и пустые окна. Один говорит: «Вась, глянь-ка наверху свастику, ах твою налево». Берет флаг, говорит: «Маша, наблюдай. А мы поднимемся наверх, будем флаг вешать». Снимают немецкий флаг, вешают наш. Я прислушалась, идет тень. Что там? На всякий случай выстрелю. Выстрелила. Ребята, говорят: «Ты что ли стреляла?» – «Я». – «Вон лежит твой фашист».
6 ноября освободили Киев. Пошли на Балаклаву. На Балаклаву мы наступали от Керчи, она уже была освобождена, 10 апреля 1944 года Одессу освободили, а 11 апреля Керчь. А ребята молодые, идут в бескозырках, ну как же – морская пехота. Я говорю: «Сейчас же снимите бескозырки и спрячьте, знаете, как хорошо видно снайперу золотые ленты, в башку получите».
Под Балаклавой меня ранило. Граната шуранула, меня всю обожгло. Пролежала немножко в госпитале, пришла оттуда, и меня направили в 317-ю дивизию. Я говорю, я же с морской пехотой. «Сиди, они уже далеко ушли. Потом пойдешь в свою дивизию». В 317-й дивизии винтовки у меня уже не было, я до конца войны с санитарной сумкой ходила.
17 июня мы попали в Карпаты, там небольшая речка была, а у нас боец был, узбек, если он жив, дай ему бог здоровья, очень высокий, вот такие плечи, ПТР через плечо носил, он меня в охапку схватил и перетащил.
Перед этим девушки из санузла позвонили, говорят: «Маш, мы тебе привезли бинты, вату, немножко сульфидина». Я говорю: «Нет, я спускаться не буду. Мало ли чего может случиться». Вдруг внизу шумиха, я смотрю, вроде в нашей форме, но что-то непонятное. Я вниз посмотрела, говорю: «Командир, посмотри, там что-то не то». Он позвонил по телефону вниз, а там только кричат: «Банда, измена, предатели». Наш телефонист говорит:
«Уходите!» Наверху узбек с ПТРом остался и еще один казах, а мы спустились вниз к мосту, у нас там станковый пулемет был, и в это время взрыв, и ребята, весь расчет, погибли. Начали переходить через речку, а она быстрая, горная, меня закружило, шинель вокруг меня закрутилась, и стреляют. Мы потом более трехсот дырок насчитали в шинели, но в меня ни одна пуля не попала. Нас было человек 12, идем. Спрашиваем: «Кто?» – «Бандеры переоделись в нашу форму».
Нас от части отрезали и мы пошли – поднимались наверх, спускались вниз. Идем, идем, идем, а с нами был телефонист с полевой рацией, он сообщил, что мы пробираемся через Нижние Карпаты. Сказали, чтобы мы держались, пришлют подмогу. В это время кто-то из наших ребят прислонился к березе, а она вся гнилая, столько лет-то стояла, улетела, а из-под нее вылетел камень и попал в голову нашему телефонисту, и он готов, и рация готова. Мы остались без связи. С нами еще один майор был из штаба, только пришел посмотреть, как у нас тут оборона, так с нами и остался. Его в пах ранило, я ему перевязку сделала. Он мне подарок сделал, лимон, так тот лимон у меня и был с собой. Каждому по чуть-чуть давала. «Товарищ майор, видите, как ваш лимон нас спасает?!»
Поднялись наверх, смотрим – внизу немцы, извилистая закарпатская дорога и по ней идут штрафники. Немцы бьют, а штрафники перешагивают и идут дальше, не сгибаясь, как в фильме «Чапаев», психическая атака…
Вдруг приходит один из разведчиков и говорит: «Идемте, я вам местечко покажу». Мы по одному спустились, пришли к своим. «Где вас носило?» Я говорю: «Комбат»… Похохотали. Майор говорит: «Если бы не Маша, она нас держала в кулаке». Комбат говорит: «Эх, вы командиры, один майор, а другой старший сержант»… Посмеялись и махнули в дивизию.
Освободили Румынию. Идем по Бухаресту, там красивые, старинные здания, храмы. Иду, рот разинула. Слышу: «Не упади», – румын на чистом русском языке говорит. Поговорили, оказалось, его родители эмигрировали. «На родину не хочешь?» – «У меня теперь здесь родина». «Ну и как здесь?» – «Как и везде. Кто-то живет богато, кто-то бедно. У нас средняя семья».
Под новый, 1945 год, вышли к Будапешту, Новый год справили около Будапешта. Там аэродром был, ангары слева, а внизу, может, для профилактики, такой настил, и огромный, как в цирке, купол, там может даже самолет остановиться. Командир полка сказал: «Ох как хорошо! Мы будем здесь связь держать».
Будапешт освободили 17 февраля 1945 года. Только город освободили, в подвалах было набито битком, и свои, и чужие, и бандеровцы, и власовцы. А там как – как только столицу взяли, так они сразу переходят на сторону советской армии. Как только Бухарест освободили, Михай пришел, говорит – ну, теперь я с вами дружу. И Болгария перешла на нашу сторону. Югославия перешла. Австрия только не перешла.
