Один. И все, больше не разрешалось. Когда я первого немца убила – от волнения подумала, что промахнулась, и выстрелила второй раз. «Исправляла» мнимую ошибку – но этим же ошибку и допустила, причем грубейшую. Снайпер больше одного выстрела с одной позиции делать не имеет права. Нам запрещали это. Потому, что могут засечь (я ж говорю – выстрел снайпера чем-то отличался). Поэтому – только один.
Вы сами стреляли с нейтралки?
Нет, мы на нее ходили, лежали там, но мне оттуда бить так и не пришлось. Наблюдала, но, очевидно, цели подходящей не обнаружила. Наши с нейтральной полосы стреляли, знаю. Так же, как и немцы. Только снайперу всегда очень опасно стрелять с нейтралки.
Отойти невозможно?
Да. Поэтому, может быть, нас, девчат, и берегли. Надо сказать, к нам очень бережно относились. Это не значит, что у нас были какие-то особые отношения с командирами. Просто было очень хорошее командование, которое нас не обижало, в обиду другим не давало и по возможности старалось нас обезопасить. Потому что мы молоденькие были все.
Жили вы – далеко от линии фронта?
Ну как «далеко»… может быть, с километр. Может быть, меньше немножко. Не в землянках, не в окопах, не рядом.
С точки зрения свободы перемещения – вы были ограничены или нет?
Конечно. Только в расположении своего отделения. Если надо, так обращаешься за разрешением. Самовольно, извините, даже в туалет не разрешалось. И в школе так было.
Но, получив разрешение, можно было куда-то отойти?
В расположении части. В пределах того ограниченного места, где мы находились. Потому что это ведь – войсковая часть, там часовые, дозоры, охранение и так далее. За пределы расположения – не разрешалось. Если бы была острая необходимость – то разрешили бы, наверное. Ну, если бы, например, заболел кто.
Снайперы и разведка – не строем идут, не со всей ротой или полком. Это часто два-три человека. Иногда вообще один идет. И льготы у нас были свои. В первую очередь водку – им и нам, горячее питание – им и нам.
И обмундирование, и маскировочные халаты в первую очередь – им и нам. Остальным – потом.
Вы подчинялись напрямую командиру полка – или кому? Кто вам отдавал приказы?
Вы думаете, мы знали, от кого исходит приказ? Это бывало по-разному. Нам важно было, кто его нам передавал. Если что-то очень важное, то это был какой-то более высокий командир: чтобы придать значительность, все объяснить, настроить. А если нет – так мог быть и командир отделения.
Но ведь мы выходили и просто на «охоту». Нам не рекомендовали просто так стрелять, но я стреляла и без задания. Моего первого немца, например, я так и убила. Было такое: ну почему не убить противника, если есть возможность? Даже удается офицера, или пулеметчика, или снайпера. А потом, уже в наступлении, нам никто ограничений в этом плане не давал. Стреляй.
Но в наступлении же не подтверждалось количество убитых?
Да. Вот вы – пулеметчик, она – автоматчик, я между Вами – снайпер. Мы все стреляем вперед: в тех, кто от нас обороняется. Ну кто там что может подтвердить? Мне одна говорит, не очень давно: «Ну что же ты, сосчитать не могла?» Я говорю: «Могла, наверное. Но ты мне подтвердила бы, если бы там стреляли я, ты и еще много кто?» – «Да, – говорит, – не знаю».
Некоторые очень ревностно каждого считали, даже когда в атаку шли. Мне же – это неважно было. Отметили в снайперской книжке, нет – мне все равно. Понимаете, я немножко романтик и немножко идеалист, девочки это знали. И я всегда такой была. Мне важно было, что я честно делаю свое дело. Поэтому я не могла себе насчитать. Хотя так и приписывали некоторые. Я могла бы – но мне это не нужно.
Какие-нибудь случаи приписок потом разбирали?
Нет. Я сейчас вам скажу, откуда я узнала. Была у нас через тридцать лет встреча. Одна выступает, не из нашего выпуска. И говорит, сколько она немцев убила. Стоит женщина, которую мы тоже не знаем, и говорит: «Что она врет? Я же снайперской парой у нее была». Я ахнула. Вот так и узнала, что приписывали.
У вас на счету – восемь побед, а в книге описано, по-моему, три или четыре…
Я остальные, наверное, не запомнила. Не знаменательны были для меня. Первый немец – сперва запомнила, но потом забыла. Это хорошо, что письмо про него нашла. А запомнился мне второй и запомнился снайпер. Второй – потому, что я очень сильно переживала. Может быть, какие-то сопутствующие обстоятельства были, не знаю. Ну, а снайпера – это просто редко кому удается. Запомнилось. А остальное – нет. Какие-то рядовые случаи. Кто-то – все помнит. Я – нет.
Восточная Пруссия – первая, так сказать, немецкая территория. Политработа какая-то перед ней проводилась?
Вот этого у нас в недостатке не было. Нам все рассказывали, и о Восточной Пруссии тоже говорили, что это такое. Но самое главное – с нами беседовали о том, как себя там вести, как относиться к мирному населению, к военнопленным, и наказание за нарушение этого было – вплоть до расстрела. Нам зачитывали этот приказ. Через шестьдесят два года трудно вспомнить подробно. Я только знаю основное: нам говорили, что мы не должны ронять достоинство и честь советского солдата. Это точно. Что мы не должны мародерствовать, мы не должны самоуправство учинять, мы не должны вести себя как бандиты. Мы должны помнить, что мы солдаты великой Советской страны. Никаких самовольных расстрелов, никаких грабежей, никаких насилий, ничего.
А месть?
Не может каждый лично мстить, кому ему вздумается. Месть – это когда мы воюем, уничтожаем врагов, но при чем тут мирные немцы? Это нам тоже говорили. Вот мне недавно задали вопрос: сохранилась ли у меня ненависть к немцам? Я говорю: «Так у меня ее к ним и не было. Я ненавидела фашистов и тех, кто пришел на нашу территорию с оружием в руках».
Все это нам внушали постоянно, и не случайно в Восточной Пруссии ни виселиц не было, ни Бабьих яров, хотя в ней немцы воевали будь здоров! Это был последний их оплот надежды, и они даже мысли не допускали, что мы Восточную Пруссию возьмем. Я тогда этого не знала, только недавно прочитала.
Но ведь вся война же шла под лозунгом «Убей немца!»…
Врага.
Были статьи, стихи и все такое: типа «как увидел его – так и убей, сколько раз увидел – столько раз и убей».
Нас и в школе, и в армии на фронте учили: убить – врага, но – не немца. Врага именно, да. Во всяком случае, я это больше всего помню. Это очень соответствовало моему характеру. Я сама не стала стрелять в мирных немцев. И мальчика одного я же там не стала ногой колошматить или там об стенку головой бить, как делали это у нас немцы. Ну вот понимаете, для меня он был – не враг. И женщины, и старик парализованный в кресле – они для меня не были врагами. И даже для офицера, у которого немцы всю семью уничтожили. Едва ли он стал бы стрелять, хотя у него и другое отношение к ним было. Если бы он стал в них стрелять – если бы это стало известно – его могли бы самого расстрелять.
