А потом я слышал об этом такой разговор. Когда мы воевали в Прибалтике, наш 380-й полк сняли с переднего края. И во время того самого перехода машина, которая вывозила почту, случайно на него наехала и убила. Дело было ночью. Кстати говоря, когда командир разведки подошел ко мне, я подумал, что меня, наверное, хотят взять в разведку. А на фронте встречались такие командиры, которые хлопотали за незнакомых им людей. И хотя у меня была очень хорошая умственная и зрительная память, я не мог припомнить того, чтобы мы где-то встречались с командиром разведки. Куда мне там!
Но оказалось, что совсем нет. И еще он мне сказал такие слова: «Ты через какое-то время будешь или искалеченный, или убитый». Между прочим, Агапова после того самого случая я ни разу не видел. Что же касается солдата разведки Ахмадуллина, то я его встретил на одной высотке, когда нам, как сейчас помню, нужно было прямо на глазах у немцев сняться.
Когда наступило утро, я получил свое назначение. У нас в полку как раз проводилось построение. Тогда же я обратил внимание, что во главе нашего батальона стал тот самый товарищ, про которого в лесу в Курляндии, буквально перед самым ранением, мне сказали, что это заместитель командира батальона по строевой части старший лейтенант Самсонов. На этом же построении я увидел уже нового командира полка. Но его, честно говоря, я не успел запомнить, так как через некоторое время его убрали за какую-то провинность. Тогда этот подполковник, назначенный в наш полк командир, пришел на построение в пьяном виде. На нем, как сейчас помню, была венгерская шуба такая. «Вы знаете что? – начал он нам говорить. – Я вам – батька. Я беспокоюсь о том, чтобы вас накормить, чтобы у вас были и обувь тепленькая, и валенки (а мы, солдаты, носили валенки за спиной, а когда останавливались на отдых, они нас выручали). А вы – сукины дети! Вот кончится война, будете проходить с собачкой на цепочке и не обратите на меня внимания». На третий день после этого выступления его забрали. Вместо него обязанности командира полка стал временно исполнять Виктор Дмитриевич Шаталин. Еще я на построении увидел некоторых ребят, которых помнил по Прибалтике, а также некоторых знакомых артиллеристов и минометчиков.
Через какое-то время к нам приехал сам командующий армией генерал-лейтенант Николай Павлович Симоняк. С ним даже мне довелось немного пообщаться. Он подошел ко мне задал, кажется, два вопроса. Правда, их я сейчас уже не припомню. Я еще запомнил, что хотя сам он оказался ниже меня ростом, на нем была очень высокая папаха. Если бы не эта папаха, он бы выглядел намного ниже. Это произошло под Варшавой. Потом его убрали, а на его место поставили Василия Ивановича Кузнецова.
Уже числу к 12-му мы вошли в район Праги, это предместье Варшавы. Мы находились на восточном берегу. Вечер мы пробыли на снегу в лесу, а утром двинулись на Варшаву через реку Висла. Тогда она была долбленая (лед подрывали снарядами). Правее нас находился мост. Таким образом, мы вступили в Варшаву.
Когда мы вошли в польскую столицу, то были жутко уставшими и едва держались на ногах. Город оказался очень красивым. Правда, ни одного стекла в окнах мне видеть не приходилось. Как я уже сказал, пришли мы в город слишком изможденными. Тем более, что бой за Варшаву проходил в лютую морозную зиму. Надо сказать, поляки оказались очень странным народом. Что его не спросишь (вплоть до того, что интересуешься, как пройти в туалет), он отвечает: «Пшиска-пшиска герман за́брал!»
Стоит отметить, что из-за того, что наши солдаты друг друга называли славянами, у поляков возникла путаница. Конечно, о нас ходили самые разные анекдоты. Помню, такой, например, ходил в Латвии. Загоняет бабка овец в хлев, а наш солдат ей говорит: «Закрывай, бабушка, закрывай овец в хлев!» Ее спрашивают: «А как же за рубежом?» Впрочем, кажется, в свои 90 лет я забыл его окончание. Там что-то было связано со славянами. А с поляками связан не столько анекдот, сколько реальные с ними разговорами. Бывает, как только он начнет тянуть свою волынку про то, что «пшиска герман забрал все и упер», ты его спрашиваешь: «А как тебе русские солдаты?» Он отвечает: «Русские солдаты – хорошие солдаты. Только у вас в России есть славяне. Так те какие-то другие. Или своруют что-нибудь, или еще что-то не то сделают». И поэтому вскоре наши стали полякам говорить, когда они на кого-то из нас жаловались: «Ну, бабушка, тетенька, так это ж славяне!»
Помню, находясь где-то в Польше, мы оказались около предприятия, на котором производили масло. Его там сбивали. Происходило какое-то вращение. От него оставались отходы – что-то вроде сыворотки. Так вот, я хорошо запомнил, как группа полячек выносила нам попить эти вкусные остатки от масла. Было очень приятно. Вообще-то говоря, полячки были очень любвеобильными девушками. Немки, в отличие от них, вели себя несколько скромнее. Помнится, в одном месте находилась мука. Так там полячки прямо на месте за два часа выпекали хлеб. Растворяли ее, потом еще что-то делали. Эта «операция» у них каким-то образом получалась. И я, находясь в одном населенном пункте, как только узнал об этом, то прихватил вместе с ездовым Задорожным муку и поручил тем самым полячкам испечь нам хлеб. Они действительно нам его испекли. Потом эти буханки хлеба я разрезал пополам и раздал своим солдатам. После этого пошел слух об этом самом хлебе. Начали говорить: «Почему только в такой-то роте солдатам раздали хлеб?» Тогда я, честно говоря, немного струхнул. Подумал, что меня за эту инициативу поволокут в Особый отдел. «В таких вопросах надо быть осторожнее», – решил я. Но все, к счастью, обошлось.
Сколько-то походив по самой Варшаве, мы остановились почти что на окраине Варшавы. Там размещалось какое-то хозяйство, стоял сарай, здесь же поляки держали каких-то своих животных. В одном большом сарае, как потом оказалось, лежали сено и солома. Все это принадлежало какому-то институту. В это время я шел через его двор с заданием: мне нужно было дать строевую записку в штаб о том, сколько нас здесь находится, для того, чтобы знать, сколько человек следует кормить. Прохожу я мимо сарая, как вдруг слышу, что орет русский человек.
После освобождения Варшавы наши войска, в особенности механизированные, двинулись в сторону Берлина. В то самое время в Польше было много окруженных городов. Так как от нас отставал 2-й Белорусский фронт, мы приняли направление правее – так называемый район Померании, с целью выхода на Балтийское море. Таким образом, мы отрезали те войска, которые противостояли 2-му Белорусскому фронту.
Стоит отметить, что в Померании дело у нас доходило фактически до партизанской войны. Например, у нас случалось такое, что один край какого-нибудь населенного пункта занимаем мы, а другую часть – немцы. Фашисты построят мост. Мы его днем сожжем. Утром снова появляются немцы. Творилась страшная неразбериха. Такие жестокие сражения шли чуть ли не за каждый населенный пункт.
Потом мы отошли, получили пополнение и стали готовиться к немецкому контрнаступлению. В то время нам стало известно о том, что немцы сняли многие свои подразделения из Прибалтики (речь идет о курляндской группировке фашистов, против которой я воевал в свое время в Латвии) и перебросили их в Польшу и Германию: с тем, чтобы ударить в тыл тем нашим частям, которые или форсировали Одер, или вышли на Одер. Как нам стало известно, немцы готовили свое наступление на 23-е февраля. Но этого не произошло, так как 23-го февраля во второй половине дня мы сами перешли в наступление. Потом мы опять снимались, снова получали пополнение и уже форсировали Одер.
