Кстати говоря, когда мы только после освобождения Варшавы мы вышли на правый фланг 1-го Белорусского фронта (2-й Белорусский фронт подотстал в районе Гдыни) и вышли на берег Балтийского моря, то мне запомнился такой случай. С левой стороны от нас располагался залив, с правой – само Балтийское море. Как мне говорили, оно удалялось от нас где-то, наверное, километра на четыре. Там же располагался какой-то городок. В этом районе сильно шумели какие-то моторы. Когда до нас стал доходить этот звук и мы стали этим интересоваться, нам сказали, что там приземляются гидросамолеты. Площадь этого небольшого перешейка, ставшего перед нами, занимала где-то 400 метров. Нам туда оказалось никак не пробиться. Он находился на горе, покрытой какой-то колючей растительностью. Она была хуже, чем колючая проволока. Ведь если, бывает, за нее зацепишься, то потом никак не оторвешься. В расположенном рядом поселке были разбросаны какие-то домики. Что интересно: когда мы подошли к морю, то нам были видны дымы и силуэты нескольких немецких кораблей. Бывает, один из них подойдет ближе к нашему поселку и откроет по нему огонь. В домах, где мы разместились, были подвальчики. Если кто-то по рации заговорил, немецкий корабль своим выстрелом тут же перевернет этот дом. Они вели довольно точный по нам огонь. Поэтому никто у нас не разговаривал по телефону. Нам было приказано: «Ни в коем случае не разговаривать по рации».
Потом начались бои. Тут со мной произошел интересный эпизод. Когда немцы пошли на нас в контратаку, мне нужно было отлучиться из строя. Меня по какому-то делу вызывали в тыл. И вдруг из строя вышел наш ручной пулемет. Тогда у его забрал у своего товарища, а сам отдал ему автомат. Решил, что в тылу устраню неисправность. В то время, представь себе, у нас тылом считалось расстояние в 200–500 метров от переднего края. Пробегаю я со своим пулеметом по хутору, как вдруг мне встречается Самсонов. «Ты откуда?» – говорит он мне. «Вот оттуда-то и оттуда», – отвечаю ему. «Как так? А кто тебе разрешил выходить оттуда? Расстреляю!» Вот у него на все случаи жизни существовал такой ответ: расстреляю! И был он почему-то всегда каким-то нелюдимым. «Ни хрена себе! – подумал я тогда. – Кто я такой, чтобы меня расстреливать. Боже ж ты мой!» Тогда я ему попытался ответить: «Товарищ лейтенант, вот, заменил оружие. Сейчас решу неисправность». Тогда у него вырывается: «А кто будет за батальон отвечать?» А кто я такой, чтобы отвечать за батальон? После этого я, конечно, сразу ушел. Но этот разговор с Самсоновым оставил в моей душе странный осадок. Это произошло где-то в феврале 1945 года. С этим Самсоновым я служил еще шесть месяцев, вплоть до своей демобилизации в октябре 1945 года.
Кстати говоря, во время тех самых боев мы понесли очень много потерь. Помню, к нам вместе с пополнением только что прибыл из училища молоденький лейтенант Исидор Воронцов. Его назначили у нас командиром роты.
Так вот, его убило: попало чуть выше переносицы. Он с нами воевал очень короткое время. Я его, конечно, знал, но не сказать, чтобы очень хорошо. Его за что-то сильно уважали наши ездовые. Когда его убило, они набрали несколько не струганных досок и сколотили в виде ящика ему гроб. За время войны на моей памяти это были единственные такого рода похороны. У нас кто-то схватился за ручной пулемет, кто-то – за другое оружие. Мы начали стрелять. Поляки, как только это увидели, побежали. Они решили: фашисты пошли в контратаку. Никаких фашистов, конечно, они не видели. Это мы так салютовали своему командиру.
А вообще ведь, по идее, такими мероприятиями должны заниматься были похоронные команды.
У нас, по правде сказать, где-то в полку существовала команда. Но мы ничего о ней не знали. Нас это, как говориться, не касалось.
Как я уже сказал, во время тех самых боев немцы наступали на нас с севера: чтобы отрезать все те наши войска, которые наступали на нашем направлении. Мы должны были, как говориться, это наступление отразить. Но фашисты в назначенное наступление не перешли. 24-го или 25-го февраля в наступление на них пошли мы. Перед его началом, кстати говоря, был такой интересный эпизод. Нам удалось захватить одного пленного. В это время мне повстречался командир полка майор Виктор Дмитриевич Шаталин. Не путай его только с человеком с похожей фамилией – полковником Шатиловым, который воевал в 150-й стрелковой дивизии. Вообще-то говоря, по должности он был начальником штаба нашего 380-го полка. Но у нас с ним была одна интересная штука. У нас часто меняли командиров полка. Только пришлют к нам командира полка, он какое-то короткое время пробудет у нас, как его за непочтение от нас убирают. Шаталин остается за командира. Потом командира полка снова заменяют. Шаталин по-прежнему остается на должности командира полка. Если память мне не изменяет, он даже мне что-то говорил. Немец что-то ему говорил, а сам Виктор Дмитриевич что-то не понимал по-немецки.
А потом, это случилось где-то в марте месяце, у нас началось большое наступление в Померании. Кругом стояла жуткая грязь. Ведь это происходило в низменной местности. Помню, тогда нам что-то изменили маршрут. Меня вызвал начальник штаба батальона капитан Бушков. Получается, что, будучи капитаном, он находился в подчинении старшего лейтенанта Самсонова, человека младше его по званию. Вообще-то говоря, все его заместители были его по званию старше, все имели звания капитанов: например, его заместителем по политчасти был капитан Исмаилов. В то время я, несмотря на свой юный возраст, считался старожилом полка. Многие меня знали, понимали мои возможности. Поэтому меня вызвал к себе капитан Бушков и сказал: «Вот, выдвигайся вперед. Там еще находится наш хозвзвод. Передай командиру о том, что изменяется маршрут и чтобы мы по такому-то маршруту следовали…» При этом мне было запрещено вообще кому бы то ни было говорить об этом изменении, кроме командования. Это изменение задачи было связано с тем, чтобы никакие разведки противника точно не знали о том, в каком направлении мы будем следовать.
Однако мне с выполнением этого приказа пришлось немного задержаться. Дело в том, что наши танки, участвовавшие в наступлении, запрудили дорогу. Пройти какими-либо другими путями оказалось невозможно. В это время я встретил нашего полкового врача лейтенанта Виктора Скоробогатых. Он был в шапке и двигался на повозке. Я ему объяснил положение: что, мол, направлен с заданием. Он мне сказал: «Так садись, поехали». Сам он прибыл к нам, если не ошибаюсь, с Дальнего Востока. В то время к нам в часть в основном прибывало пополнение с Дальнего Востока. Когда ехать на лошади стало невозможно, я опять спешился и вышел вперед. Затем я дошел до поселка городского типа и встретил там, к своему удивлению, командира нашей дивизии полковника Алексея Игнатьевича Негоду. Он был невысокого роста, чуть выше среднего. Я подошел к нему и сказал: «Товарищ полковник, разрешите обратиться!» «Обращайся!» – последовал ответ. Я ему объяснил все положение, в каком оказался наш 380-й полк и в частности наш батальон. Как только я окончил свой доклад, Негода сделался очень участливым. «Здесь, – сказал он мне, – стоит 525-й полк. Продолжай идти. Сейчас ваш полк выполняет отдельно задание. Сейчас мы в боях не участвуем. Но скоро мы сойдемся все вместе и тогда будем в них участвовать».
16-го апреля началось генеральное, как тогда говорили, наступление на Берлин. Некоторые войсковые соединения, такие, как, скажем, 5-я Ударная армия, задержались на Зееловских высотах. А мы шли чуть правее и задели эти высоты лишь крылом. Мне на всю жизнь запомнился день 20-го апреля. Кстати говоря, день рождения Гитлера. Наша задача, которую нам в этот день поставили, состояла в том, чтобы занять одну высотку, которая располагалась на опушке леса. И когда мы на нее бросились (после всех наших многочисленных потерь), то немцы, на стороне которых было явное преимущество в численном отношении, бросили высотку и покатились как бы вниз. Где-то через 300–400 метров находилась насыпь железной дороги. Причем проходила она перпендикулярно нам. Немцы сначала за эту насыпь зацепились. Но мы тоже стали к ней подходить и они ее покинули. После этого мы оказались в довольно отчаянном положении. Ведь теперь высотка, которую мы освободили, была у нас в тылу. Сбоку, с фланга, шел лес, который подходил к высотке со стороны немецких позиций. В такой обстановке я подумал: «Достаточно немцам прийти хотя бы в количестве нескольких человек и с пулеметом, и мы окажемся в окружении». Мы тогда воевали сравнительно маленькой группой. Потом мы соединились с группой какого-то другого подразделения.
