– Сколько горя причинили немцы нашему народу, – говорили они. – Их нельзя жалеть. Бить их надо как бешеных псов.
Затем они предложили мне покурить, чтоб успокоить нервы и дали папироску. Я закурил, опираясь на винтовку, и спросил, в каком подразделении они служат. Как и ожидалось, это были разведчики.
– Откуда вы родом? – поинтересовался я.
Оказалось, что один из них был из Тулы, а второй из Данилова. От неожиданности, я даже не обрадовался, что передо мной земляк.
– Я тоже из Данилова, – сказал я удивлённо, и затем следующий вопрос к солдату. – А на какой улице ты жил?
– Я учился в школе в Данилове, а жил в деревне «Большое Марьино», – пояснил тот, и радостно обнял меня:
– Здорово, земляк! С сорок третьего года воюю, и ни разу Даниловцев не встречал. Не зря говорят – мир тесен.
Мы начали вспоминать Данилов, знакомые нам обоим места. До этой встречи я чувствовал себя очень одиноким, и вдруг рядом близкий человек. При виде земляка, в памяти возникло много приятных воспоминаний.
Мне стало хорошо на душе, словно увидел родственника. Мы радовались как дети. Наверное, целый час проговорили и разошлись, когда пришла смена караула. Звали солдата Степан. Мы решили встретиться на следующий день, но это было не суждено.
На другой день, всех снайперов, старых и новых, собрали в местном католическом костёле, как в клубе. Другого просторного помещения в селе не было. Перед нами планировал выступить командир дивизии, полковник Волков, но он задерживался. По его приказу в костёл привели пополнение, для снайперских взводов, из числа лучших стрелков, собранных со всей дивизии. Здесь вновь увиделись бывшие курсанты снайперской школы. Толик Набоков был с перевязанным лицом. В бою пуля попала в оптический прицел, и осколками стекла его поранило. Ранение оказалась не серьёзным, и он не пошёл в медсанчасть. Много поговорить нам не удалось, так как замполит дивизии выступил с политинформацией. Я любил такие лекции. В костёле слышимость была хорошей за счёт акустики. Убранство здесь меня не поразило, в православных церквях красивее, иконы и всё ценное, отсюда немцы увезли с собой, и смотреть по сторонам не на что, голые стены. Поэтому лекцию я слушал внимательно. Прибывший командир дивизии, прервал её на интересном месте. Он вручил при всех «медаль за отвагу», моему заместителю снайперского взвода, сержанту Салову. У него на счету было: более сорока, убитых солдат противника. Затем зачитал награды, присвоенные некоторым снайперам посмертно. После этого он познакомил нас с «новой» инструкцией по тактике работы снайперов. В снайперской школе нам её давно разъяснили. В инструкции было примерно следующее; на боевое задание снайпера должны ходить по двое, один в качестве наблюдателя – другой в качестве стрелка. Этими обязанностями они периодически меняются. На позиции можно находиться не долго, а если противник обнаружил, то нужно немедленно уходить. Немцы, например, работали чаще всего в одиночку. У одного снайпера от длительного наблюдения за объектом, зрение устаёт, и эффективность действий снижается.
За селом был полигон, оборудованный до нас немцами, и все пошли туда для занятий. Командир дивизии приказал обучать снайперов, пока не стемнеет. В моём взводе насчитывалось теперь тридцать человек, как и положено по штату. В основном это молодёжь, но были солдаты и постарше: от тридцати до сорока лет. Например, моему заместителю сержанту Салову, было сорок два года. Фамилии в списке, в большинстве русские, несколько украинских и белорусских, и лишь один был грузин, по фамилии Морбидадзе. Из всей толпы он выделялся своей крупной, коренастой фигурой и чёрными усами. По-русски он говорил плохо. И, когда я объяснял теорию, то он ничего не понял. Вместе с опытными снайперами, я развесил мишени на бревенчатой стене, которую специально соорудили немцы для стрельбища, и начались практические занятия. С Вахтангом Морбидадзе мне пришлось заниматься отдельно, пока остальные стреляли. Вёл он себя очень учтиво и часто извинялся, если не понимал моих объяснений. Между делом, я узнал от него, что до войны он женился, имел уже троих детей, хотя был меня не на много старше. Жил он в горном селении и занимался охотой в горах, поэтому метко стрелял.
Мне надо было идти смотреть мишени, поэтому сержанту Салову я поручил позаниматься с Морбидадзе. Велел ещё раз объяснить, как определять расстояние до цели. Не мог я предположить, что эти двое раздерутся. Пока я ходил к мишеням, за спиной послышалась возня, крики и ругань. Пришлось бежать обратно. Вокруг драки сразу же собралась толпа зрителей, и я с трудом их растолкал. Добравшись до эпицентра, я увидел лежавшего в нокауте Салова, а Морбидадзе с красным от злости лицом, ругался по-грузински. Несколько бойцов повисли у него на руках, удерживая от дальнейших действий.
– В чём дело? – спросил я у грузина.
– Я не виноват. Это он мою маму ругал, – опустив голову, проговорил тот. Наклонившись к лежащему сержанту, я увидел, как он открывает глаза. Его тут же подняли на ноги, а виновника драки удерживать перестали, так как он успокоился, и стоял в растерянности.
Драка происходила быстро, возможно, солдаты из других взводов ничего не заметили. Я решил замять этот инцидент. Пришлось объяснять грузину, что русский мат иногда служит лишь для связки слов, и без всякого смысла. Морбидадзе сказал, что у них на селе за такие слова, о матери, убили бы. С этого момента при Морбидадзе, никто не ругался матом.
В конце концов, солдаты помирились и пожали друг другу руки, но у них на лицах остались ссадины.
Вечером, Приладышев уже знал о случившейся драке, и ругал меня за то, что я ему не доложил.
– Необходимо Морбидадзе наказать, – говорил он, – пошли его на кухню, пусть там поработает денёк. Нельзя оставлять это безнаказанным.
Выполняя приказ, я направился во взвод, расквартированный в двух соседних со штабом домах. Снайпера были удивлены, каким образом мог узнать о драке командир полка, если с полигона никто не уходил. Все там находились до вечера. Это их озадачило.
Ночевать я остался в доме вместе с взводом, чтобы лучше познакомиться с новичками и с бывалыми снайперами. С первых дней пребывания на фронте, я усвоил, что здесь солдаты и командиры в своих взаимоотношениях не стеснены уставными требованиями, держатся между собой не принуждённо, по-товарищески. Иных отношений здесь и быть не могло, люди, идущие на смертельно опасные дела, остро ощущают малейшую фальшь и показуху, не прощают лож и трусость.
Чтобы не мешать хозяевам домов, мы вышли на улицу, развели костры и в котелках грели кипяток. Ребята не умело играли на трофейных губных гармошках, звуки которых навевали грусть, потому что были похожи на звуки русской гармони. Я вспомнил, как в колхозе, где перед отправкой в армию я теребил лён. Там молодёжь по вечерам собиралась на улице деревни вокруг гармониста. Эти воспоминания мне казались далёкими из какой-то иной жизни.
7 - Партийное собрание
Перед отправкой нашей дивизии на передовую, мне принесли сразу два письма из дома. Одно письмо было написано раньше, другое на неделю позже. Мама спешила сообщить, что получила письмо от Володи Смирнова. Он воевал рядом со мной, на третьем белорусском фронте, вот только не написал, в какой части. Адрес полевой почты мама прислала. По этому адресу письмо я Володе отослал, но ответа не получал. Может быть, полевая почта не сработала. Пытался я искать брата в своей дивизии, но Смирновых оказалось больше, чем Ивановых. Легче искать иголку в сене.
