Я посмотрел на сержанта недоверчиво; на его лице, не было признаков страха. У меня же душа сжалась и по спине пошли мурашки, однако я взял себя в руки и дал команду:
– Передать по цепи, стрелять в первую очередь по командирам противника!
Снайпера повторили мои слова по цепи, и по их голосам было понятно, что они тоже испытывали волнение.
Танки двигались на нас строем, один из них уже горел. Ребята вели частую стрельбу по танкистам, покидающим горящий танк. У нас за спиной, на дороге, тоже от взрывов горела техника, стонали и кричали раненые. У немцев загорелся следующий тигр. Его мотор взревел, словно от боли, стальная громадина начала рывками метаться по кругу. Видимо, водитель, ослеплённый и задушенный дымом, плохо видел.
Вскоре эту атаку мы отбили, и немцы отступили обратно за тот лесок, откуда появились, оставив на поле несколько подбитых танков и десятки убитых. Раненых они унесли с собой. В нашем полку тоже были потери, но среди снайперов в этом бою потерь не было.
В том направлении, куда мы двигались по шоссе, горел какой-то населённый пункт. Весь горизонт затянуло дымом.
По рации командиру полка передали приказ, срочно выдвинуться к городу Вирбалису. Автомашин на всех не хватало, несколько разбитых остались позади на дороге. Пришлось большинству солдат полка бежать трусцой, за тихо ехавшими машинами. По колонне передали, что мы должны спешить на выручку восемьдесят третьей дивизии. Ей немцы угрожают окружением с фланга.
Второй день мы непрерывно наступали, солдаты заметно выдохлись. А тут ещё надо бежать при полном снаряжении. На ученьях всем приходилось участвовать в марш бросках, но этот совсем не такой. На ученьях бежали сытые, с шутками и подковырками, на привалах бывала шутливая возня. Но сейчас ноги не слушаются, некоторые солдаты спотыкаются, падают, другие их поднимают, и снова бегут, шаркая сапогами о булыжник дороги. В теле слабость от недоедания и недосыпания, но люди бегут, подстёгиваемые жёсткими командами охрипших командиров: «Быстрей, мать вашу. Не отставать!»
Примерно через час, полк приблизился к окраине Вирбалиса, и был встречен шквальным огнём немецкой артиллерии. В небе появились наши самолёты. Они быстро утихомирили вражескую артиллерию, и двадцать первый полк вошёл в город, с южной стороны. С севера вела ожесточённый бой восемьдесят третья дивизия.
«Воспользовавшись некоторым замешательством врага, 248-й полк, 83-й гвардейской стрелковой дивизии с севера, и 21-й полк 5-й гвардейской стрелковой дивизии с юга, снова бросились в атаку и в 13 часов ворвались в Вирбалис. Завязали там уличные бои. Заняв круговую оборону в центре Вирбалиса, немцы держали под обстрелом три центральные улицы».
(Из архива МО СССР ф. 773, оп. 41833, д.2 л.12.)
Вирбалис, видимо, был городом районного масштаба, на окраинах одноэтажные деревянные домики, а в центре стояли кирпичные, двухэтажные здания, плотно прилегающие друг к другу. Городишко не большой. На его окраинах мы не встретили серьёзного сопротивления, но центральные улицы немцы простреливали из пулемётов и пушек. Их пушки били прямой наводкой. Весь мой взвод из двадцати человек расположился в одном месте. Снайпера уничтожили два артиллеристских расчёта, и несколько пулемётчиков противника. Я понимал, что нужно распределить снайперов по всем направлениям наступления полка. Поэтому пошёл к штабному автофургону, стоявшему на окраине города, чтобы получить указания командира полка. В походных условиях он обычно находился там. В автофургоне были радиостанции, по которым подполковник Приладышев поддерживал связь с батальонами. Автофургон прятался во дворе кирпичного одноэтажного дома, крыша которого была разрушена. Под ногами повсюду хрустели битые стёкла. Возле машины толпились связисты из взвода связи, и я спросил их, здесь ли командир полка.
– Здесь, он пленного допрашивает, – сообщили солдаты, – пока к нему не велено ни кого пускать.
– Сколько сейчас времени? – поинтересовался я у знакомого парня.
– Половина пятого, – ответил он. – А что, старшина, у тебя разве нет часов?
– Я их давно потерял.
– Тогда пойдём в ту хату, у пленных Фрицев наверняка часы имеются.
В соседнем уцелевшем деревянном доме, под охраной двух красноармейцев, сидели около двадцати немецких солдат во главе с ефрейтором. Они молча встали, когда мы вошли. По-немецки я спросил:
– У кого есть наручные часы? Все молчали. После паузы, ефрейтор достал карманные часы на серебряной цепочке и протянул мне.
– Берите на память, Это швейцарские часы с драгоценными камнями, фирмы «Мозер». Я их сам нашёл у убитого товарища.
Я взял часы, поблагодарил ефрейтора, и вышел на улицу. «Сколько же владельцев у этих часов было?» – задал я себе вопрос.
В автофургоне Приладышев ругался матом, посылая неприличные фразы в эфир по радиостанции. Таким образом, он руководил боем. Когда я вошёл, он нервно спросил:
– Почему не появляешься на командном пункте? Где тебя черти носят? Твою мать… Мне уже звонят из первого батальона, там их фашистские снайпера здорово прижали. Посылай срочно туда своих оболтусов!
Находившийся в фургоне Винокуров, за спиной Приладышева улыбался и показывал мне гримасы, передразнивая командира. Этим он пытался подбодрить меня, и ему это удалось. Не впадая в панику, я сказал: «есть» и поспешил выполнять приказ. В незнакомом городе мы ориентировались плохо, поэтому я связался по рации из третьего батальона, где находились все мои снайпера, с другими батальонами, и попросил комбатов, сигнальными ракетами показать место их расположения. С помощью такой уловки, мне удалось быстро снайперов распределить по батальонам.
К восемнадцати часам наш полк, при поддержке танков и других воинских частей, вытеснил противника полностью из Вирбалиса. Не далеко от этого города, в деревне Шибейки, и вокруг неё, полк остановился на отдых и на ночлег.
11 – В засаде с Чучей и Родионом
У каждого человека случаются моменты, когда неизвестно от чего возникает страх, дикий животный страх. В основном такое явление бывает спросонья, если проснёшься в темноте, неожиданно, недоспавши. Помню, когда мне было лет пять или шесть, родители уложили меня вечером спать, а сами ушли в гости. Через некоторое время я проснулся. В комнате стоял полумрак, лишь из кухни пробивался тусклый свет от керосиновой лампы В. доме тишина, никого нет. На всю жизнь мне запомнилось это тяжёлое, невыносимое чувство страха, от которого сжимается сердце и перехватывает дыхание. Спасаясь неизвестно от кого, я забрался в шкаф с одеждой, и просидел там, пока не пришли родители.
И теперь, на фронте, периодически приходилось испытывать нечто подобное. От недосыпания нервы выматывались до предела.
Я спал в землянке на нарах, укутавшись с головой шинелью. Мне что-то снилось; казалось, что еду в вагоне поезда, и колёса постукивают «так, так, так, так…» Меня начал будить солдат: «Старшина, вставай…» Он тряс меня за плечо. Вставать не хотелось, я с трудом открыл глаза и не понял, где я нахожусь. Из головы совсем вылетело, что я на войне. При тусклом свете от коптилки, увидел силуэт солдата, и он мне показался чёртом. Зловещая тень метнулась по стене, и меня охватил дикий страх. Снова застучали колёса поезда, и вдруг я понял, что это стучит станковый пулемёт. От этого легче не стало, страх не проходил. Мне захотелось куда-нибудь спрятаться, я опять лёг и закутался с головой шинелью. Солдат ворчал: «Ну что ты, как маленький, давай просыпайся!» Сознание подсказывало, что нахожусь на войне, и здесь нельзя расслабляться. Но я не мог вспомнить, зачем надо вставать, ведь так хочется спать. Переборов себя, слез с нар и стал шарить на полу, где же сапоги. И до меня дошло, что сапоги на ногах, я спал в них. На других нарах храпели солдаты. Я сел и вспоминал, под этот храп, куда же мне надо идти. Вдруг меня там, в темноте убьют. Приходя в себя, вспомнил, что собирался пробраться, с двумя снайперами, на ничейную землю, устраивать засаду под покровом ночи. В ржавой печурке трещали дрова, в землянке было тепло и уютно. Снаружи доносились редкие одиночные выстрелы и короткие пулемётные очереди. В слабо освещённой землянке, я узнал в солдате того часового, которого просил разбудить меня, перед тем, как пошёл спать. Я спросил его:
