– Мама, пойдём домой, ножки больно! – кричала она. Ножки у неё были оторваны, и она при нас потеряла сознание.
Спасти девочку не удалось. Вскоре к месту трагедии прибыл следующий эшелон, там были медики. Они оказали помощь, раненым, оставшимся в живых. Мне хотелось поскорей покинуть это страшное место. Впереди было видно какую-то станцию. Я пошёл по шпалам железной дороги, не дожидаясь, когда починят разбитые рельсы и, прибывший эшелон поедет дальше. Моё шоковое состояние стало ослабевать. В тот момент, когда всё ужасное происходило, я не проявлял эмоций, и теперь слёзы вдруг хлынули из глаз. Я рыдал до самой станции. Её название «Семибратово», я узнал по придорожному указателю, и потом, оттуда, на товарнике, добрался до Ярославля.
В Ярославль товарный поезд пришёл быстрее, чем я ожидал. Рядом с вокзалом, на улице Свободы, жил младший брат папы, Глеб. В тот день он работал, и дверь мне открыла его жена Клава. Вид у неё был недовольный и не приветливый. Раньше, когда мы с родителями приезжали к Глебу в гости, она всегда была очень гостеприимной. Клава усадила меня за стол, быстро приготовила яичницу, открыла банку рыбных консервов. Эта щедрость меня удивила, она не соответствовала её хмурому виду.
– Давай ешь, – сухо сказала Клава и села напротив меня, устало зевая. Я поинтересовался, отчего она такая грустная.
– Чему радоваться, – ответила она, – ведь война.
Я понял, что Клаве сейчас не до меня, и, отказавшись от второй чашки сладкого чая, пошёл к Павлу.
Жил Павел на Красной площади, не далеко от реки Волги, в элитном доме с аркой. В этом доме, в основном, жили крупные начальники и специалисты. Павла я дома застал. Он с двумя друзьями играл в карты. Радостно обнимая меня, он сообщил, что завтра уходит на войну.
– Хоть ты меня проводишь, и заберёшь мои вещи. По повестке я должен, к восьми часам, прибыть на сборный пункт, на станцию «Приволжье».
Работал Павел, как и Глеб, на резиновом комбинате. Глеб был начальником смены, а Павел инженером по технике безопасности.
Друзья вскоре ушли, и, оставшись одни, мы долго беседовали. Я рассказал о своих приключениях и бедах. Когда сообщил о той бомбёжке и гибели маленькой девочки, то Павел нахмурился и, сжав зубы, сказал: «Скоро буду бить этих гадов». Пока мы разговаривали, на улице стемнело, и послышался вой сирены. Ярославль часто бомбили, особенно железнодорожный мост через Волгу и резиновый комбинат. Наши зенитки отгоняли вражеские самолёты, не давали им попасть в цель. Фашисты сбрасывали бомбы мимо и улетали прочь. Павел сообщил, что им всё же удалось разбомбить контору резинового комбината, были уничтожены важные документы и трудовые книжки работников. Но производственные здания не пострадали. Комбинат продолжал работать, давая стране искусственный каучук, необходимый для изготовления автомобильных шин. В разговоре Павел мне признался, что недавно его вызывали в горком партии, а затем в обком и предлагали занять пост директора комбината, но он противился этому.
– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо быть директором.
– Дело в том, – пояснил Павел, – что предыдущего директора арестовали и расстреляли за саботаж. Нашему комбинату, в связи с войной, увеличили план вдвое. А это не реально. Чтобы от меня отстали, я подал заявление в военкомат о добровольном вступлении в коммунистическую дивизию. Пусть меня немцы убьют, а не свои. Я не хочу стать врагом народа, и чтобы мои родственники пострадали.
Павел долгие годы дружил с красивой женщиной, актрисой Волковского театра, и я спросил, будет ли она его завтра провожать.
– Мы с ней недавно расстались, – с грустью произнёс Павел. – Её вызывали в НКВД и поручили следить за мной, сообщать, что я говорю, с кем дружу. Она очень испугалась, и мы решили больше не встречаться.
Электричество отключили, и Павел зажёг свечу. Освещённое красноватым отблеском, лицо его, выглядело мужественным. Как и папа, он часто смотрел изподлобья. Эта привычка создавала впечатление о нём, как об угрюмом человеке. На самом деле он был очень добрым и общительным. Наш разговор прервался из-за взрывов, прогремевших где-то не далеко. С замиранием сердца, я прильнул к окну, пытаясь разглядеть, что там происходит. Везде было темно, силуэты зданий едва различались.
– Да не бойся, – успокоил Павел. – На нас они не будут бомбы тратить. Ты, наверное, голоден? – спохватился он и предложил мне сладких сухарей к чаю. Весь свой паёк он скормил друзьям, и остались только сухари. За чаем мы снова разговорились, и я задал вопрос:
– Как ты считаешь, победим мы немцев, или нет?
Недолго думая, Павел стал рассуждать:
– В истории бывало всяко. Например, монгольское иго продолжалось двести лет. Но русский народ не смирился с этим, и победил врагов. Так и теперь, наш народ победить нельзя. Люди будут бороться, появятся партизанские отряды. Я верю в успех. Павел отхлебнул из чашки горячий чай, и пристально глядя на меня, продолжал:
– Ты, Коля, ещё молод, послушай старика. Не будь наивным, не всегда верь начальству. В жизни всё бывает. Думай своей головой, а потом уж решай, кому верить, а кому нет. У меня есть сосед, профессор, умнейший человек. Он мне на многое раскрыл глаза. После смерти Ленина, Сталин незаконно захватил власть, устроил репрессии, стал диктатором хуже царя. Ведь почему немцы подошли к Москве? Потому, что он уничтожил самых лучших русских генералов, сам провозгласил себя главнокомандующим, хотя в военном деле плохо разбирается.
После слов Павла о Сталине у меня чуть уши не завяли. И в школе, и по радио нам внушали, что Сталин великий человек, второй после Ленина. Все достижения советского народа связывали с его именем.
– Тогда зачем же ты вступил в партию, если не веришь Сталину? – спросил я.
– Верю в коммунизм и в справедливость, – сказал Павел, – поэтому и вступил. Сталин, это не партия. Он в ней временный человек. Часто пишут в газетах, что солдаты идут в бой умирать за Сталина. Я пойду в бой за Родину и за свою семью. Не хочу, чтобы враги убивали русских людей, насиловали наших девчонок.
Свеча догорала, и я не стал с Павлом спорить насчёт Сталина, хотя в душе не во всём был с ним согласен. Глядя на догоравшую свечу, подумал, что и этот родной мне человек так же догорает, как и эта свеча, возможно, вижу его в последний раз.
На сборный пункт я провожал Павла один. Глеб работал, друзья тоже. Многие просто не знали, что он уходит на войну. Всегда Павел выглядел хорошо, моложе своих лет. Как и Ларису, я называл его по имени, просто Павлик. Но сейчас, когда мы шли с ним по улице, он стал заметно старше. На лице появились глубокие морщины, видимо он переживал из-за последних событий. Был он физически крепким человеком, смолоду занимался спортом, особенно гирями. Говорили, что он переплывал на спор Волгу, туда и обратно, без отдыха. На такое не каждый мог отважиться. До станции «Приволжье» мы шли молча, на душе было тоскливо. Я не знал о чём говорить. Павлик тоже молчал. А, когда мы пришли, он пожал мне руку и сказал:
– Ну, ладно, иди. Передай маме, что у меня всё хорошо, письма постараюсь писать часто. Пусть не волнуется. Я ушёл не сразу, а стал смотреть, как новобранцев построили, и началась перекличка. Пожилой офицер достал из полевой сумки список и выкрикивал фамилии. Каждый, кого он называл, должен был крикнуть «Я».
