– Хорошо, командир, понял.
Санька сделал, как я говорил, и началась охота. Время тянулось долго и томительно. Ему надоело бездействовать, и он поручил солдату шевелить винтовку. А сам тоже стал наблюдать из траншеи в оптический прицел своей винтовки, замаскировавшись по всем правилам. Наши винтовки были заранее замотаны бинтами, приклады покрашены белой краской. Лица мы тоже намазали мелом, чтобы сливались с белыми масхалатами. Эти меры себя оправдали. Вскоре нам удалось убить немца. Больше никто с той стороны не стрелял. Мы долго выжидали и пришли к выводу, что опасаться некого. Однако солдаты всё равно боялись высовываться, и тогда я вылез из траншеи. Потом Санька сходил на поле и принёс три немецкие снайперки и документы убитых фашистов.
На следующий день я узнал, что Морбидадзе умер на операционном столе, не приходя в сознание.
27 – Действия снайперов на подступах к Кёнигсбергу
В конце февраля я обучал прямо на передовой двоих снайперов, недавно поступивших ко мне во взвод. Одного звали Тимофей, другого Петька. Тимофей воевал уже два месяца, был обстрелянным и спокойным бойцом. Его перевели ко мне во взвод, как способного, меткого стрелка. Второй снайпер был родом из Белоруссии, совсем молодой парнишка, ему недавно исполнилось восемнадцать лет. Я заметил в его поведении мальчишескую подвижность и не дисциплинированность. Он любил стрелять без разрешения, палил куда попало, за что получал выговора и подзатыльники. Особенно меня насторожило то, что его, якобы, метко стрелять научил немецкий лейтенант в период оккупации. Петька сам сказал мне это по секрету и просил никому не говорить.
Тимофею я поручил накануне ночью заготовить на ничейной земле окоп, а Петру не доверил, потому что он ещё ни разу не был на передовой, и за ним нужен контроль. На следующий день, утром, мы втроём отправились туда. От землянки до траншей надо было идти метров триста. Пока шли, я напомнил снайперам теорию, часто шутил, подбадривал их и себя. Были мы, как и полагается, в белых масхалатах, при полной маскировке. Впереди, на немецкой стороне, виднелся хлебный элеватор. Петерс ещё два дня назад приказал мне уделять этому объекту особое внимание. Немцы брали оттуда муку, возили её на машинах или на телегах в Кёнигсберг. Окраины города нам тоже было видно, а в бинокль даже можно разглядеть возвышавшиеся в центре многоэтажные здания.
Во время нашего пути на передовой стреляли редко. Приблизившись к советским траншеям, и дальше, по нейтральной территории, мы продвигались по-пластунски. В белых масхалатах благополучно добрались до места. Оказавшись в окопе, сразу нервно закурили. Ребята заметно волновались. Место для засады Тимофей выбрал правильно, я его за это похвалил. Окоп он вырыл просторный, в полный профиль, выброшенную глину замаскировал снегом. От нашей засады до вражеских траншей каких-нибудь восемьдесят метров, даже иногда ветерок доносил до нас обрывки немецкой речи.
– Я не думал, что так будет страшно, – говорил Петя, сидя на дне окопа, на ступеньке из глины.
– Когда начнём стрелять? – спросил он меня.
– Скоро, – произнёс я, как можно спокойнее, показывая новичкам, что мне не страшно. – Наша задача уничтожать немцев, приезжающих на элеватор. Место возле него открытое, хорошо просматривается.
Я протянул свой бинокль Тимофею:
– Будешь наблюдателем. А ты, Петька, будешь стрелком.
– Есть, товарищ командир, – не громко ответил Тимофей, осторожно высунулся из окопа, пристроил на бруствере винтовку и стал смотреть в бинокль.
Мы с Петром продолжали сидеть на дне окопа и курили. Чтобы не скучать, я завёл с ним разговор, задавал вопросы о его жизни во время оккупации.
– Немцы сильно обижали местное население?
– У нас не очень, – начал рассказывать Петька. – В нашей деревне располагался взвод немецких солдат. Они охраняли дорогу и какой-то военный склад.
– Ты мне говорил, что тебя научил стрелять немецкий лейтенант. Как это случилось?
– Да всё обычно. Он влюбился в мою сестру Дашку и жил у нас в доме, как её муж, хотя они не расписывались. Мне он часто давал пострелять из разного оружия, даже из снайперской винтовки.
– А как он себя вёл, нагло или нет? – Фриц был хорошим парнем, жаль, что его убили. Когда к деревне приближался фронт, то Фриц вместе со своим взводом с белым флагом пошёл сдаваться русским, и прямо за деревней его застрелили.
– Почему застрелили? – недоумевал я. – Если шли с белым флагом, то как-то странно получается…
– Немцы потом сказали, что его застрелил в спину немецкий солдат, – объяснил Петя. – Бабы в деревне жалели Фрица, а Дашка плакала, говорила, что забеременела от него.
– Ну и как, уже родила?
– Наверное, родила. Писем я ещё из дома не получал, у нас почта не работает. После немцев ещё не наладили.
За разговорами время шло быстрее, Тимофей устал, захотел покурить и попросил его подменить. Теперь наблюдал за противником Петька. Присев рядом со мной на дно окопа, Тимофей проговорил задумчиво:
– Петька поведал нам историю прямо как у Ромео и Джульетты.
– У кого? – не понял я.
– Это писатель Шекспир написал такую пьесу про двоих влюблённых. Их родня враждовала между собой, а они любили друг друга. Не читал что ли?
– Про Шекспира слышал, но не читал.
Тимофей втянул в себя дым из папиросы, и, выпуская его, задумчиво произнёс:
– Это великая трагедия, что мы с немцами убиваем друг друга. До войны мне довелось побывать в Германии, и должен сказать, что немцы очень порядочный народ.
– По какому случаю ты там побывал? – полюбопытствовал я.
– Мой отец работал в Советском посольстве в Берлине. Мы там жили больше года. Потом его отозвали на Родину и посадили на двадцать лет, как врага народа. Он так и не понял за что. Кто-нибудь донёс…
Тимофей вдруг изменился в лице:
– Что-то я разоткровенничался. Извините, товарищ старшина, не говорите никому. Вы поймите меня, здесь мы на волоске от смерти, и хочется быть откровенным, как с близким другом.
– Можете меня считать своим другом, – успокоил я Тимофея и Петю, – обращайтесь ко мне на «ты». Ты, Тима, правильно говоришь, ведь мы на волоске от смерти, и должны доверять друг другу. Без крепкой дружбы на войне нельзя. А что касается немцев, то мы тут ничего не изменим, убивать их придётся, иначе победит Гитлер.
В это время Петька вдруг захотел покурить и выхватил изо рта Тимофея папироску. Тимофей стерпел это и закурил другую, последнюю, из пачки «казбека». Однако на Петьку нашло озорство, он отнял у Тимофея и вторую папиросу. Между ними началась возня. Тимофей пытался восстановить справедливость. При этом Петька громко хохотал, забыв, что мы находимся на передовой. В тот момент стрельбы поблизости не было.
– Прекрати хохотать, – ворчали мы на него, – немцы услышат.
