Петерс подошёл к карте, висевшей на стене. Весь он был педантичен и важен, закрученные на кончиках усы и аккуратная бородка, делали его похожим на генерала царских времён. Он взял указку и стал показывать направление удара нашей дивизии. Его голос звучал чётко, называя номера корпусов, дивизий и полков.
– На наших флангах, – сказал он, – будут воевать, справа восемьдесят третья дивизия, а слева первая Московская дивизия, которая пойдёт на пригород Панарт, а мы вместе с восемьдесят третьей дивизией, пойдём на пригород Розенау. Но вначале надо разгромить форт номер десять. Всё это вы наглядно увидите на макете.
Петерс оторвался от карты и строго взглянул на присутствующих, как бы проверяя, слушают ли его. В комнате стояла тишина, было слышно, как пролетела муха, проснувшаяся после зимы, да стёкла в окнах дребезжали от далёкого гула канонады. Генерал отошёл от карты, присел на стул и достал из кармана листок бумаги. Тишину вновь нарушил его не громкий, но резкий голос:
– Прошу не заблуждаться, товарищи, насчёт противника. Он ещё коварен и силён. Данные разведки свидетельствуют о том, что он сосредоточил за крепостными стенами Кёнигсберга многочисленный гарнизон, насчитывающий около ста тридцати тысяч солдат и офицеров, плюс сто тысяч оставшихся в городе жителей. Гарнизон хорошо вооружён. У них имеется до четырёх тысяч орудий и миномётов, сто восемь танков и штурмовых самоходных пушек. С воздуха Кёнигсберг прикрывают сто пятьдесят пять самолётов, базирующихся на аэродромах возле Пилау и на косе Фрише-Нерунг. У нас, конечно, сил больше, но обороняться легче, чем наступать. Поэтому вам надо всячески поддерживать в своих подразделениях высокий боевой дух. Только так мы сможем победить.
– Разрешите задать вопрос? – привстал со своего места капитан Карпов.
– Ну, спрашивай.
– Правда, что привезли трофейную пушку на двух платформах, самую крупную в мире?
– Откуда ты узнал? – насторожился генерал. – Ведь её привезли под брезентом, соблюдая все меры скрытности. Кто тебе разболтал военную тайну? За это трибунал полагается…
– Что вы, товарищ генерал, никто не разболтал. Я сам эту пушку видел на станции, и узнал её, потому что воевал под Москвой и всё помню.
– Что ты помнишь?
– Наш двадцать первый полк участвовал в захвате этой пушки у немцев. Я там тоже был. Немцы хотели из неё обстреливать кремль, но так и не сделали ни одного выстрела. Они дали пушке женское имя «Дора». Я всю историю пушки знаю.
– Интересные факты ты рассказал, – спокойно произнёс генерал, и строго добавил, обращаясь ко всем:
– Раз уж вы, товарищи, услышали о пушке, то держите это в тайне. Из гигантской пушки планируем стрелять по фортам. Нельзя допустить, чтобы немцы узнали. Разбомбят её с воздуха или из дальнобойной артиллерии.
Когда генерал отпустил всех и велел заниматься обучением солдат, я сразу пошёл смотреть на пушку. Тут же, рядом с вокзалом, стояли несколько эшелонов. Большинство платформ и вагоны были пустые, их разгрузили. А на некоторых платформах ещё стояла техника, прикрытая брезентом. Из-под брезента кое-где проглядывали стволы танков и обычных пушек. Технику охраняли усиленные наряды часовых, поэтому я близко не подходил. «Дору» нельзя было не заметить. На стоявших вплотную двух железнодорожных платформах, возвышалась гора, прикрытая брезентом. Полностью она не была прикрыта, не хватило брезента, и я обратил внимание на торчавший ствол диаметром, примерно метр, а может быть и больше. Какие же там были снаряды, трудно вообразить.
Снайпера из моего взвода жили рядом с вокзалом, в просторном деревянном доме, построенном на немецкий манер. В доме была высокая крыша с мансардой, в гостиной стоял красивый камин. После боевых действий дом пришлось подремонтировать, вставить стёкла в окна, в комнатах смастерили нары, чтобы спать. Во взводе к тому времени было много новичков. В этот день я повёл, как обычно, взвод на стрельбище, а в доме остались только два дневальных.
Погода стояла пасмурная, моросил мелкий дождь со снегом. Здесь, рядом с морем, климат был влажный, с частыми туманами и ветрами.
– Опять соплистая погода, – проворчал Салов.
Я ему возразил:
– Зато не надо опасаться самолётов. Нет худа без добра.
– Какие упражнения сегодня будем отрабатывать? – спросил он.
– Всё то же, что и вчера – стрелять на бегу.
Когда пришли на место, и я объявил, что надо продолжать совершенствовать мастерство в стрельбе на бегу, ребята огорчились. Они считали, что уже хорошо освоили это упражнение. Было холодно от сырости, и я решил начать занятия с бега по развалинам дома. Солдаты разогреются и это пригодиться в бою в условиях разбитого города. Для тренировок я выбрал единственный в посёлке, полуразрушенный, кирпичный, двух этажный дом. Остальные дома мало пострадали. В этом здании крыша сгорела, стояли голые стены с пустыми, без рам, окнами. Здесь постоянно тренировались солдаты полка, но сегодня никого там не было.
Занятия на развалинах прошли не удачно. Стены обледенели, и снайпер Петров, который поступил к нам во взвод в ноябре сорок четвёртого года, поскользнулся и свалился с высоты. Петров сломал себе ногу, охал от боли и досадовал, что не сможет воевать в Кёнигсберге. За последние месяцы он стал опытным и метким стрелком. Его на носилках отнесли в медсанчасть, а потом отправили в госпиталь. Вечером я доложил о случившемся командиру полка Устинову. Он спокойно сказал мне, что и на ученьях бывают потери. Это нормально. Я про себя подумал: «Возможно, парень останется жив, если не примет участие в штурме Кёнигсберга».
––
Штурм назначили на шестое апреля. Об этих боях у меня остались самые тяжёлые воспоминания. Потом казалось, что до штурма Кёнигсберга я по-настоящему и не воевал. Пятого числа ученья прекратили, командование позволило личному составу дивизий, которые будут в первом эшелоне, отдохнуть. Командирам приказали провести в подразделениях митинги, партийные и комсомольские собрания. Погода в этот день разгулялась, земля содрогалась от бомбардировок Кёнигсберга. Последние дни советские самолёты часто бомбили противника, пользуясь хорошей погодой. Это усиливало надежду, что мы победим. Наша авиация имела значительные преимущества перед фашистской авиацией.
Вначале провели митинг всего полка, прямо на улице. Перед строем выступил майор Устинов, рассказал о задачах, и о положении на всех фронтах. Когда он сообщил, что советские войска приблизились к Берлину, то все солдаты бурно ликовали. После митинга разошлись по своим подразделениям. На ужин выдали по двести граммов водки, для успокоения нервов и улучшения сна перед боем. На мой взвод водку получал я сам, и принёс её в канистре в дом, где мы жили. За Петрова мне тоже удалось получить лишнюю порцию, потому что он ещё числился в списке. Ребятам я решил про водку не говорить, чтобы раньше времени не просили. Убрал канистру в укромное место.
Настроение у большинства солдат было приподнятое, но некоторые наоборот грустили. Всё же, не на парад пойдём, а в бой, в самое пекло. После обеда комсорг, рядовой Караваев, предложил провести открытое комсомольское собрание. Я поддержал его. Во взводе было шестнадцать комсомольцев и два коммуниста – это я и сержант Салов.
