– С чего ты взял, что майор Устинов погиб? – недовольно взглянул на меня Карпов. – Накаркаешь, на нашу голову.
Немного подумав, он дал мне совет:
– Распредели снайперов по траншеям напротив депо, и здесь оставь двоих.
– Григорий, оставайся здесь. Остальные пойдёмте со мной, – приказал я ребятам.
По глубоким ходам сообщений, мы начали продвигаться вдоль железнодорожных путей. Я расставил снайперские пары через каждые 30 – 40 метров, помог выбрать позицию, замаскироваться, дал инструктаж, и вернулся обратно в траншею к Карпову. Себе я оставил напарником Григория.
В это время немцы осмелели и обстреливали нас из-под вагонов. Они залегли совсем близко, так, что можно было докинуть гранату, но из-под вагона, лёжа, далеко не кинешь. В нашей траншее народу было мало, а сзади нас, во второй траншее, бойцы толпились в тесноте. Один солдат крикнул тем, которые сидели в траншее за нашей спиной: «Идите сюда, если не трусы!» Но никто к нам перебежать не осмелился. Немцы интенсивно стреляли, не давали высунуться. Мы с Гришей убили сначала немецкого снайпера, затем стреляли по немцам, прятавшимся за колёсами вагонов. Замаскировались мы простым способом: вместо касок надели зимние шапки серого цвета, они сливались с серым снегом и землёй. Лица у нас тоже были грязные, серые.
Григорий, пригибаясь, приблизился по траншее ко мне и предложил:
– Давай обойдём немцев с фланга, ребята говорят, что есть хода сообщения через железную дорогу.
За спиной Григория, тоже пригнувшись, стоял солдат. Он видел на правом фланге такой ход и предлагал нас проводить. Мы пошли мимо капитана Карпова и поведали ему наш план. Он его одобрил и обещал организовать огневую поддержку. Я заметил, что он был пьян, и мне показалось, что еле стоял на ногах. Пили водку перед атакой все, но от нервного напряжения быстро трезвели. Возможно, он воспользовался своим положением и выпил больше других.
Солдат-проводник показал нам не глубокий ход, в виде узкой канавы, а сам с нами туда лезть отказался. Я первый, на четвереньках, стал пробираться по этой канаве, прокопанной под рельсами, перпендикулярно железнодорожной линии. Основной отряд немцев оставался левее, а в этом месте со стороны вагонов никто не стрелял. Григорий ещё оставался в глубокой траншее и смотрел, как я лезу, пачкая о глину бока шинели. Вдруг, с немецкой стороны, в этой канаве появился автоматчик и, приподнявшись, передёрнул затвор автомата, чтобы выстрелить в меня. Гриша опередил фашиста и сразил его из своей винтовки.
Я перебрался на другую сторону под рельсами. Немцев поблизости не было, но метров за тридцать от меня лежал, прячась за колесо вагона, немецкий солдат. Остальные гитлеровцы лежали цепью гораздо дальше. Они часто палили из автоматов, от чего их выстрелы сливались в сплошной грохот. Я решил, что из-за этого шума мои выстрелы будут не слышны, и стал с фланга уничтожать солдат противника, их было хорошо видно. Ко мне присоединился Григорий, и ещё двое красноармейцев. Когда фашисты нас заметили, их оставалось совсем не много. Один из них в нас выстрелил и попал Григорию в оптический прицел винтовки. Осколки стекла поранили ему подбородок, и кровь текла ручейком. Я сказал ему, чтобы он шёл в тыл к санитарам, но Гриша отказался. Немцы поняли, что мы их всех здесь перебьём и отступили. Моя винтовка была немецкая, патроны мне никто не выдавал, а я сам их добывал в бою. Вот и в этом бою пополнил свои запасы из сумки убитого немецкого снайпера. У него я нашёл кроме обычных, патроны с трассирующими и зажигательными пулями.
Когда мы уничтожили отряд немцев, то стрельба с их стороны заметно ослабла. Стреляли уже из-под других вагонов, стоявших параллельно. Я видел, как капитан Карпов вылез из траншеи, и, обернувшись лицом к своим бойцам, крикнул хриплым голосом:
– Вперёд, в атаку!
Но на его команду никто не отреагировал, Тогда он снова крикнул:
– Коммунисты вперёд!
Красноармейцы стали выскакивать из траншей и, с криками «ура» побежали к вагонам. Начался бой за вторую железнодорожную линию, заставленную вагонами, затем за третью. Сколько их было перед депо, я не считал. К вечеру мы ворвались в депо, и немцы оставили мастерские без боя, отступив в заранее подготовленные траншеи. Депо было просторное, как заводской цех. Здесь стояли несколько паровозов, вокруг них валялись разные тяжёлые стальные детали. За одну из них я запнулся и ушиб ногу.
У батальона получилась передышка. Грише я помог перевязать бинтом подбородок, и он предложил обратиться к Карпову, чтобы тот отметил в наших снайперских книжках количество уничтоженных нами немцев. По истраченным патронам мы посчитали, что каждый из нас уничтожил по тридцать фашистов. Снайпера зря патроны не тратили. Но капитан сначала сказал: «Дайте отдышаться». Затем ни у кого не нашлось карандаша, и он пообещал сделать запись позднее, когда будет возможность.
Но такой возможности не оказалось, потому что Карпов погиб во время контратаки противника, которая вскоре началась. Без командира, разрозненные отряды красноармейцев, стали отступать. Немцы получили подкрепление, и на их стороне оказался численный перевес. Где была остальная часть нашей дивизии, не понятно.
Я мог даже попасть в плен в этом бою, потому что сидел в засаде в конторе, на втором этаже депо, и не заметил, как наши солдаты отступили. Я увлёкся стрельбой по бегущим к депо немцам, а когда опомнился, то по лестнице уже слышался топот их сапог. Мне пришлось почти в упор из парабеллума застрелить троих солдат, поднимавшихся ко мне на второй этаж. В другую группу гитлеровцев я бросил гранату, и, воспользовавшись задымлённостью, прячась за паровозы, быстро пробежал мимо немцев. Из-за дыма они меня не разглядели. В мастерской, в этот момент, что-то горело, всё помещение заволокло густым дымом, и это меня спасло. От усталости и нервного состояния я находился в полусне, всё словно происходило не со мной. Отступая и отстреливаясь, наши бойцы вернулись в прежние траншеи, в которых сидели солдаты из других батальонов. Отступившие бойцы со злостью накинулись на них с кулаками, ругаясь матом.
– Вы, почему не пришли к нам на помощь! Все наши жертвы и усилия пропали даром!
Солдаты растерянно оправдывались, что от командования не поступало приказа, что они тут не причём.
По траншеям и ходам сообщения я, вместе со своим взводом, пошёл искать командира полка, заглядывал в блиндажи, спрашивал встретившихся на пути бойцов. Неожиданно, рядом с траншеей, взорвалась мина. Услышав её свист, я едва успел присесть. Ребята, шедшие за мной, крикнули: «Мишку студента ранило!» Все бросились к нему. В его, залитом кровью, лице я не сразу узнал того парня, которому на кануне помогал писать письмо девушке.
Ребята говорили: «Ему пол черепа снесло». Мишку, с окровавленной головой, под руки привели в ближайший блиндаж, там оказалась санитарка, перевязывавшая раненых. Она с ужасом посмотрела на человека без верхней части черепа. Было хорошо видно сильно повреждённый мозг, однако жизнь раненого ещё продолжалась. Он даже что-то не внятно отвечал на вопросы растерявшейся санитарки и спокойно сидел напротив неё без посторонней поддержки. Но его жизнь продолжалась считанные минуты. Внезапно он упал и умер. Всё происходило на моих глазах. Наука, наверное, не смогла бы объяснить это чудо, когда человек продолжает жить и отвечать на вопросы при отсутствии части мозга.
