П. Н. Трубецкой – по иронии судьбы, племянник декабриста С. П. Трубецкого – был женат на княжне Елизавете Эсперовне Белосельской-Белозерской, являвшейся подлинной вдохновительницей его потуг на политическое влияние. Вот как отозвался о супругах тот же П. В. Долгоруков: «Князь Петр Никитич Трубецкой не имеет ни ума, ни дара слова, но «выйдя замуж» за богатую княжну, он состоит под ее опекой; она, крошечная ростом, но исполин честолюбием, непременно хочет играть роль, и цель ее – иметь в Петербурге влиятельный политический салон».
И надо признаться, что в определенной степени ей это удалось. В шестидесятые годы дом Трубецких на Сергиевской сделался одним из центров если не политического влияния, то, во всяком случае, политических сплетен. Здесь можно было встретить как иностранных дипломатов всех рангов, так и отечественных деятелей, в том числе и министров.
Секретарь английского посольства Румбольд пишет в своих воспоминаниях, что «умная, несколько жеманная и язвительная «Лизон», как ее называли, играла заметную роль в Петербурге. Политические сплетни для каждого дипломата главное кушанье, а в салоне Трубецкой сосредоточивались наисвежайшие слухи». Примечательно то, что о муже ее дипломат даже не счел нужным упомянуть.
В 1875–1876 годах архитектор Р. А. Гедике придал дому на Сергиевской окончательный вид, расширив флигель по переулку. Для этого пришлось пожертвовать садом, разведенным прежними хозяевами. Так пожелал очередной владелец участка В. Л. Нарышкин (1841–1906) – праправнук известного екатерининского остряка и балагура Льва Александровича, которому поэт Державин в нескольких словах дал исчерпывающую характеристику: «Всегда жил весело, приятно и не гонялся за мечтой…»
Тот же образ жизни вели и его потомки, по многолетней традиции и праву рождения (напомню, что мать Петра I была из рода Нарышкиных) всегда близкие к царскому двору. В своем «Дневнике» Л. В. Дубельт с язвительной насмешкой отмечает, что батюшка Василия Львовича, Лев Кириллович, при столкновениях с начальством любил напоминать о своей принадлежности к семейству государя Николая Павловича и о наличии в его, Нарышкина, жилах царской крови. В середине XIX века подобные претензии должны были казаться в высшей степени неуместными, тем более что в жилах самого императора не набралось бы и капли русской крови!
Василий Львович, как человек другого поколения, не разделял родительских предрассудков, не искал в своих жилах царской крови и не особенно ею дорожил. Находясь в свите героя Кавказской войны фельдмаршала А. И. Барятинского, в его имении Скерневицы под Варшавой, Нарышкин, бывший в ту пору, по словам С. Ю. Витте, «страшным богачом», женился на приемной дочери князя Орбелиани, отца княгини Е. Д. Барятинской (жены фельдмаршала). Судя по количеству произведенных им на свет детей, в семейной жизни он был счастлив, оставив своим отпрыскам расстроенное состояние и отчий дом – один на шестерых.
Сын Василия Львовича, Кирилл, последовал примеру отца и тоже женился на приемной дочери известного государственного деятеля графа С. Ю. Витте, поселившись в особняке тестя на Каменноостровском проспекте. В отцовском же доме на Сергиевской остался его старший брат Александр – чиновник Государственной канцелярии.
Удивительным образом старинный особняк сблизил первых и последних своих владельцев. Тень Петра I соединила два семейства – Нарышкиных и Ганнибалов, но если первых связывали с великим преобразователем лишь родственные узы, то вторых – духовные, и еще неизвестно, какие крепче.
«С Зимним садом, каскадами и фонтанами…»
(Дом № 30 по улице Чайковского)
Один из богатейших особняков на бывшей Сергиевской, дом № 30, в течение трех десятилетий принадлежал крупному промышленнику и меценату Ю. С. Нечаеву-Мальцову и очень недолго его наследнику – князю Е. П. Демидову-Сан-Донато. Здание, памятник архитектуры, сохранило великолепные интерьеры, хотя и лишилось живописных полотен И. К. Айвазовского, некогда украшавших его залы.
Дом № 30 по улице Чайковского. Современное фото
Все началось с того, что в 1844 году сын покойного канцлера князь Л. В. Кочубей приобрел на Сергиевской улице довольно обширный участок с деревянными постройками, снес их и по проекту архитектора Р. И. Кузьмина приступил к возведению каменного особняка в стиле флорентийских дворцов XV века. По неизвестной причине Кузьмин не довершил начатое, и оканчивать дом пришлось его коллеге Г. А. Боссе, что тот и выполнил с присущим ему блеском.
Можно предположить, что причиной несогласия Кузьмина продолжать работу стала невероятная, мелочная скупость владельца, свойственная и другим сыновьям В. П. Кочубея, за исключением разве что рано умершего Василия.
В. А. Инсарский, прекрасно знавший все княжеское семейство, характеризует его следующим образом: «Всевозможные способы приобретения и страшная расчетливость стояли на первом плане у Кочубеев. Многие находили, что эти свойства были у них наследственные, потому что и покойник отец оставил громадные имения… От этого происходило, что у них всегда были деньги, и они не путались в финансовом отношении подобно большей части наших аристократов, всегда богатых, но всегда нуждающихся… Весь секрет состоял в страшной скупости, которую они старались, конечно, прикрывать всевозможными приличиями».
При постройке особняка на Сергиевской князь в полную силу развернул свои «экономические» таланты, едва не вогнав в гроб управляющего Киселева, несшего на себе тяжкое бремя производителя работ. Ему вменялось в обязанность изыскивать и приобретать материалы по каким-то неслыханно дешевым ценам, чтобы доставить своему принциалу удовольствие, демонстрируя, скажем, медные шары на конюшенных перегородках, похвастать перед изумленными гостями: «Видите, все платят по десять рублей за каждый, а я только по три, потому что нашел бедного, но хорошего мастера». И все в подобном же роде.
Заказав известному французскому обойщику Пти роскошную мебель для своих покоев, по получении счета за уже выполненную работу Лев Викторович вдруг объявил, что заплатит только половину. Споры и объяснения ни к чему не привели: князь был неумолим, и бедному иностранцу оставалось лишь смириться. Иногда, впрочем, попадались строптивцы, готовые отстаивать свои права и кровные деньги; тогда дело доходило до громких скандалов, как это случилось в 1853 году.
Княжеский дворецкий Зальцман, австриец по национальности, возмущенный тем, что прижимистый Кочубей, по своему обыкновению, недоплатил ему 200 или 300 рублей, явился к нему для личного объяснения. В финале произошедшей сцены разъяренный князь схватил револьвер и выпалил в своего слугу, нанеся ему легкое ранение. При расследовании же его сиятельство показал, что Зальцман сам себя ранил, чтобы насолить бывшему хозяину, и власти в это охотно поверили. Как тут не вспомнить гоголевскую унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла. Еще раз подтвердилась старая житейская мудрость: с сильным не борись, с богатым не судись…
