Наверное, не раз в сибирской ссылке память о доме и людях, проявлявших родительскую заботу о них, согревала братьев, помогая переносить тяжкие испытания. И вновь Александр Петрович возвращается к милым его сердцу воспоминаниям, описывая уже офицерский период их жизни, после окончания Морского корпуса: «Этот дом, где я был так счастлив истинно родительской любовью воспитавших нас, где жили нежно любимые наши сестры… был для нас с братом истинною и единственною отрадою. Хотя мы жили далеко, у Калинкина моста, все же почти каждый день, свободный от службы, мы проводили там».
С особой теплотой он отзывается о жене князя Варваре Сергеевне: «Это была истинно идеальная женщина. Сколько она делала добра, содержа столь многих бедных своими пенсиями. Это мне потому хорошо известно, что она… мне поручала писать и переписывать списки тех, кому она постоянно помогала».
А. П. Беляев
Князь, со своей стороны, частенько оказывал братьям финансовую поддержку, делая это всегда в мягкой и тактичной форме. Не забыл он о них и когда они уже находились в Сибири. В 1833 году благодаря его ходатайству им разрешено было отправиться рядовыми на Кавказ, но лишь после одиннадцати лет службы Беляевы получили заветные офицерские чины, позволившие им выйти в отставку.
В своих собственных детях супруги оказались несчастливы: их сын С. В. Долгоруков страдал умопомешательством и умер в молодых летах, дочь Мария, бывшая замужем за Л. К. Нарышкиным, лечилась от той же болезни в Париже, а вторая дочь, Варвара, вышедшая за князя В. А. Долгорукова, была вне себя от горя из-за постигших семью бед.
Рано овдовевшая М. В. Нарышкина унаследовала от родителей принадлежавший им дом на набережной, Владимиру же Андреевичу и Варваре Васильевне Долгоруковым достался флигель на Шпалерной. Предоставим слово современнику, хорошо знавшему их: «Не могу… не вспомнить гостеприимную фигуру князя Владимира Андреевича Долгорукова и его артистический парик. В годы, предшествовавшие его назначению московским генерал-губернатором, он принимал в своем доме на Шпалерной, передняя часть которого выходила на Неву. <… > Как умудрялся князь Владимир Андреевич принимать государя и давать балы в своем небольшом доме… право, не знаю».
Дом № 8 по набережной Кутузова. Фото начала XX в.
В 1865 году князь занял должность, о которой пишет Головин, и пробыл на этом посту двадцать пять лет, почти до самой смерти, заслужив искреннюю любовь и уважение москвичей. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов он собрал полтора миллиона рублей на нужды Красного Креста и более двух миллионов на организацию добровольного флота. Его стараниями был устроен большой госпиталь для раненых и снаряжены два санитарных поезда.
Приезжая по делам в Петербург, он останавливался в бывшем своем доме, который к 1871 году целиком, включая корпус на набережной, перешел к его зятю Н. В. Воейкову, долгое время служившему в императорской свите. Впоследствии Николай Васильевич занимал должность помощника командующего Главной квартирой, был генералом от кавалерии и обер-камергером.
Последние годы его жизни прошли весьма печально: потеряв зрение, он никуда не выезжал, навещаемый бывшими сослуживцами и друзьями, любившими этого веселого, добродушного человека и неутомимого рассказчика. Находил он утешение и в религии, часто посещая домовую церковь, пользовавшуюся широкой известностью в округе. Умер Н. В. Воейков в 1898 году в Париже.
Последним владельцем дома стал тайный советник Георгий Михайлович Петров, почетный опекун и попечитель сиротского института и убежища на Малой Охте, носившего имя его родителей, Михаила и Елизаветы Петровых. По его желанию здание изменило облик, стало выше, представительнее, идя наравне с веком. Но теперь-то мы знаем, что под новыми одеждами скрывается наш старый знакомый, помнящий иные времена и «век золотой Екатерины».
Давший набережной название
(Дом № 10 по набережной Кутузова)
Набережная Кутузова несколько раз меняла название. Здание, о котором пойдет речь, дало повод к ее очередному переименованию: с 1892 года здесь размещалось французское посольство, а в 1902 году, после визита в Россию президента Лубэ, Гагаринскую набережную на волне франколюбивых настроений переименовали во Французскую.
Судьба дома сложилась сравнительно благополучно. Перестроенный в 1842 году, внешне он мало изменился с тех пор: исчез лишь ажурный металлический навес над левой дверью да появились новые балконные ограждения. Уцелели и внутренние помещения, что позволило отнести здание к категории учетных, то есть охраняемых. Впрочем, последний фактор для действительной сохранности отнюдь не главный. Для примера можно указать на дом № 24/1, о котором нам еще предстоит говорить; он не только взят на учет, но ему даже присвоен статус памятника архитектуры, что не уберегло его от невосполнимых утрат.
Главное то, что в доме № 10 нет и не было тех жутких коммуналок с распахнутыми настежь дверями парадного, какие устраивались в других бывших особняках. Это, в сущности, случайное, хотя, несомненно, счастливое обстоятельство и спасло его от неизбежных разрушений.
История участка уходит в далекое прошлое. Первое упоминание о нем мы находим в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1748 год. В номере от 1 ноября помещено такое объявление: «Главного Комиссариата Секретарь Степан Елин продает двор свой на Московской стороне в Литейной части на пустом рынке, на котором дворе кабак, харчевенные печи и две лавки на улицу».
Дом № 10 по набережной Кутузова. Институт прикладной астрономии РАН. Современное фото
Читателям уже известно, что расширение казенных владений Литейного двора побудило торговцев перевести бывшие здесь лавки в более людные и удобные для торговли места, в результате чего рынок и был прозван Пустым. Возможно, Степан Елин по тем же причинам нашел невыгодным для себя далее владеть домом в этом месте, решив перебраться в другое, но… приобрести участок в Петербурге в то время было гораздо легче, чем продать, а посему его попытка не увенчалась успехом.
Лишь через тридцать лет, в 1779 году, наследник покойного секретаря, придворный «гардемебельмейстер» (была и такая должность!) А. Ф. Елин продал свой двор статскому советнику Л. В. Третьяковскому, а спустя еще десяток лет его приобрел купец Шленёв.
