Алексей Кириллович вместе с дочерью поселился в доме на Фонтанке, который он через некоторое время приобрел, полностью изменив планировку усадебных дворов. О том, как выглядела усадьба в ту пору, можно узнать из «Записок» графа М. Д. Бутурлина: «По воскресным дням и большим праздникам мать наша возила нас к обедне в Зимний дворец, а иногда в домовую церковь графа А. К. Разумовского в его доме с обширным прекрасным английским садом на Фонтанке, между Семеновским и Чернышевым мостами… Дом был деревянный, длинный, одноэтажный, с подъездным перед ним двором и со службами по бокам. Все это вместе более имело вид помещичьей усадьбы, нежели городского жилища вельможи, а в саду был даже порядочный весьма пруд. В доме была отборная картинная галерея…»
Примечательно, что, приступив к новым своим обязанностям, гордый и высокомерный граф счел нужным обратиться за советом к сардинскому посланнику графу Жозефу де Местру – кумиру столичной знати, тесно связанному с иезуитами. Впрочем, почтительное отношение к последним Алексей Кириллович усвоил еще с детских лет: среди его наставников состоял воспитанник иезуитов из Вены.
В ответ Разумовский получил от де Местра развернутое послание; в нем хитроумный дипломат при помощи красивых, мнимо убедительных софизмов доказывал преждевременность и даже вредность образования в России. «Наука в России сейчас ни для чего не потребна… Надобно понимать природу человека и прежде сделать науку желаемой, а потом уже преподносить ее тем, кто стремится к ней». Такова главная мысль лукавых, воистину иезуитских рассуждений де Местра; они весьма напоминают умозаключения тех, кто спустя полвека станет отстаивать полезность и желательность сохранения крепостного права на том основании, что народ еще не готов к свободе!
Министр интересовался также мнением посла относительно предполагаемого образования лицея. В ответ он получил целых два послания, где почтенный дипломат не оставил от присланного проекта камня на камне, предлагая взамен того организовать учреждаемый лицей наподобие пансионата преподобных отцов иезуитов, действовавшего тогда в Петербурге.
К счастью, Разумовский, если б даже очень захотел, не мог во всем последовать «мудрым» советам де Местра; и хотя в годы его управления министерством Закон Божий ставился во главу угла любого образования (в этом их взгляды полностью совпадали), а цензурные ограничения соблюдались с неукоснительной строгостью, он не только не уменьшил, а напротив – значительно увеличил количество новых школ, училищ и гимназий. При нем же был открыт Царскосельский лицей, что граф приписывал себе в особую заслугу.
Среди полезных мер А. К. Разумовского в области народного образования было также запрещение телесных наказаний и – как ни странно – категорическое предпочтение, отдаваемое им родному языку, на котором и велось преподавание. Он, получивший совершенно французское воспитание и проживший жизнь в атмосфере абсолютного преклонения перед всем иностранным, находил это пагубным для русского юношества и стремился защитить его от чужеземных влияний! Впрочем, не надо забывать, что Россия находилась накануне Отечественной войны с Наполеоном…
Между тем дела графа, как служебные, так и семейные, начинали принимать дурной оборот: состояние изрядно расстроилось, а в учебных округах роптали и заваливали начальство доносами друг на друга; все шло не так, как надо. В 1812 году от всевозможных огорчений он захворал и начал подумывать об отставке, но грянувшая война с французами заставила его забыть о своем намерении. Алексей Кириллович старался найти успокоение в работе, однако его проекты терпели крах, принося одни разочарования. Министерские обязанности стали утомлять и тяготить графа; он заперся в кабинете и никого не желал видеть.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения его сиятельства, явился высочайший указ от 20 декабря 1815 года о закрытии иезуитского училища, изданный императором без ведома своего министра. А. К. Разумовский, противник карательных мер в отношении иезуитов, подал в отставку и 10 августа следующего года получил ее при весьма холодном рескрипте. Еще два года ушли на подготовку к переезду в Москву и на улаживание имущественных дел.
Усадьбу на Фонтанке, приведенную стараниями графа в образцовое состояние, купил коммерции советник Соколов, разбогатевший на подрядах. В 1827 году он проштрафился с поставками для Морского гвардейского экипажа и, узнав о том, что государь Николай Павлович гневается на него, пришел в отчаяние и перерезал себе горло. Наследники Соколова продали участок мещанской гильдии, и со временем на месте аллей и цветников образовался грязноватый рынок и сборная площадь для поденщиков.
Говоря о том, как неприглядно стала выглядеть бывшая барская, а затем купеческая усадьба уже к середине XIX века, один из столичных старожилов с горечью восклицал: «А что ныне здесь? Всякая грязь, нечистота, и всякой срам, соблазн и для глаз, и для слуха, и вообще для всех чувств. Здесь приют кухаркам и разному их сводничеству!»
Проложенная в 1880-х и застроенная в начале XX столетия Бородинская улица поглотила и остатки старого сада, и настроенные позднее мещанские лачуги, и всю усадьбу, следов которой теперь и не сыщешь…
«Крепость не спасла»
(Дом № 9 по Владимирскому проспекту)
Неисповедимы судьбы старинных домов! Всякий раз я думал об этом, проходя по Владимирскому проспекту мимо стоявшего в глубине участка маленького двухэтажного особнячка под № 9. Каким образом уцелел этот Давид под натиском надвинувшихся на него со всех сторон Голиафов – оставалось загадкой. Его ближайшие соседи (за исключением дома № 11 на углу Графского переулка) давным-давно надстроены или перестроены, уступив место громадным зданиям в эклектическом вкусе, а он чудом сохранял если не прежний вид, то, по крайней мере, размеры. И вот в конце 1999 года домик исчез, разобранный до основания. Невольно пожалев о нем и заинтересовавшись его историей, я выяснил, что в ней есть достойная внимания страница.
Дом № 9 по Владимирскому проспекту. Современное фото
Здесь провел последние годы жизни заметный деятель александровского царствования П. С. Молчанов (1770–1831), некогда занимавший важные государственные посты. Правда, к тому времени как Петр Степанович поселился в далеко не парадной в ту пору части города, карьера его уже завершилась. Он успел побывать под судом за якобы допущенные злоупотребления, – словом, представлял собой весьма распространенный на Руси тип отставного вельможи, знававшего лучшие времена и испытавшего все превратности царской службы.
А началась она лет за тридцать до того, в начале 1790-х, когда молодой выпускник Московского благородного пансиона – один из первых его учеников, активно сотрудничавший в литературных журналах, – неожиданно для многих поступил фурьером, то есть заготовщиком провианта и фуража, в гвардии Преображенский полк. Впрочем, всего через полтора года Молчанов выходит в отставку, но уже в чине капитана армии. Примечательно, что в то же самое время он впервые переводит на русский язык классическую поэму Л. Ариосто «Неистовый Роланд», заслужив похвалу Н. М. Карамзина, который отметил его «изрядный слог».
