Этому описанию вполне соответствует портрет княгини Радзивилл работы Л. Фишера с оригинала Ф. К. Винтергальтера.
28 января 1833 года княжна Урусова вышла замуж за флигель-адъютанта, впоследствии свитского генерала, князя Леона Людвига Радзивилла. На обстоятельства, при которых свершился этот брак, бросает кое-какой свет или, вернее, тень двусмысленный намек П. А. Вяземского в письме Жуковскому, написанном на другой день после свадьбы: «Урусова вчера обратилась в княгиню Радзивилл, по крайней мере, духовно: о дальнейшем преображении не ведаю. Да едва ли! Он был очень болен и не совсем еще оправился, а женился потому, что последние дни настали».
Со времени замужества имя Софьи Радзивилл перестало служить предметом для светского злословия, и «фавор» ее кончился. Она на несколько лет пережила мужа и скончалась в глубокой старости 17 июля 1889 года в Париже, где и похоронена.
Наследники продали особняк Английскому собранию, оно оставалось здесь около тридцати лет, до самой революции, сменив перед этим несколько адресов. Основано же собрание еще в 1770 году. Первоначально членами его являлись иностранцы, преимущественно немецкие и английские купцы, но уже через несколько лет Английский клуб превратился в элитарное, закрытое сообщество, и принадлежать к нему считалось очень почетным.
Жизнь клуба изобиловала множеством традиций. В стенах его никогда не бывало женщин, вход посторонним строго воспрещался. Члены клуба имели раз и навсегда определенные места за обеденными столами; нередко случалось так, что двое членов, пришедших пообедать, сидели спинами друг к другу, в разных концах столовой, не разговаривая, но зато на своих местах…
Дом № 16 по Дворцовой набережной. Английское собрание. Портретная. Фото начала XX в.
Английское собрание. Садик. Фото начала XX в.
Английское собрание всегда славилось изысканной кухней. В предреволюционные годы шеф-поваром там служил знаменитый Демьян, получавший десятитысячное жалованье и всегда готовивший сам.
В портретной гостиной на стенах висели изображения всех государей, в чье царствование собрание уже существовало, кроме императора Павла, не признававшего его, как и любые публичные собрания.
Благодаря стараниям одного из старшин клуба, страстного любителя цветов, внутренний дворик превращался летом в красивый садик. Все это можно видеть на публикуемых фотоснимках, дающих некоторое представление об интерьерах здания, ставшего ныне особняком-невидимкой.
Пенаты графа Соллогуба
(Дом № 20/2 по Дворцовой набережной)
«На углу Дворцовой набережной и Мошкова переулка находится поныне небольшой дом, примыкающий к дворцу великого князя Михаила Николаевича. Я не могу до сих пор проехать мимо этого дома без сердечного содрогания. Мне все кажется, что он мне улыбается и подмигивает, как будто упрекает, что я ему не кланяюсь, и шепчет: «А ведь, кажется, родня, кажется, дружно жили! Только ты устарел и разрушился… а вот я еще все стою молодцом, и ничего мне не делается».
Дом № 20/2 по Дворцовой набережной. Современное фото
Эти строки из воспоминаний В. А. Соллогуба относятся к дому № 20/2, где прошло его детство. Многих людей видел дом на своем веку, но лишь один посвятил ему такие теплые слова. Может быть, потому, что он – писатель, а может, потому, что детские воспоминания – они навсегда. Будем же называть дом именем Соллогуба, хотя его семья владела им сравнительно недолго – каких-нибудь десять лет. Это покажется еще меньше, если учесть, что дому перевалило за 250, и он принадлежит к старейшим в Петербурге.
В. А. Соллогуб
Есть у дома примечательная особенность – он единственный среди жилых домов на Дворцовой набережной в значительной степени сохранил первоначальный вид. Правда, исчезли пилястры, некогда украшавшие его фасад, и небольшое крылечко с левой стороны, а вместо этого появился балкон. Незначительные переделки фасада, осуществленные в 1857 году архитектором Х. И. Грейфаном, не слишком отразились на внешнем облике здания, не нарушив его силуэта.
Как выглядело оно в середине XVIII столетия, можно видеть на снимке с чертежа из коллекции Берхгольца. В ту пору дом принадлежал своему первому владельцу вице-адмиралу (позднее адмиралу) Захару Даниловичу Мишукову (1684–1762), он его и построил в 1730-х годах.
Дом З. Д. Мишукова. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.
Начав службу четырнадцатилетним мальчиком, когда царь Петр еще только приступал к созданию русского флота, он участвовал во многих сражениях, в том числе при Гангуте, испытав все превратности военной службы, побывав и в шведском плену, и под русским судом. Судили его не за уголовное, а за воинское преступление – неудачные действия при бомбардировке Кольберга в 1760 году, во время Семилетней войны, и этот печальный эпизод завершил его службу.
В следующем году он продал оба своих дома (кроме того, что на Неве, у него имелась еще усадьба на Мойке, где позднее открылся знаменитый Демутов трактир) и вскоре умер среди тревог и волнений. Был он истинным «птенцом гнезда Петрова», всей душой преданным делу, но отличался излишним простодушием, о чем свидетельствует случай, рассказанный историком князем М. М. Щербатовым. Приведу его словами подлинника: «Захар Данилович Мишуков… любимый государем (Петром I. – А. И.) яко первый русский, в котором он довольно знания в мореплавании нашел… быв на едином пиршестве с государем в Кронштадте и напившись несколько пьян, стал размышлять о летах государя, о оказующемся слабом его здоровье, и о наследнике, какого оставляет, и вдруг заплакал. Удивился государь, возле которого он сидел, о текущих его слезах, любопытно спрашивал причину оных. Мишуков ответствовал, что он… примечая, что здоровье его, государя и благодетеля, ослабевает, не мог от слез удержаться, прилагая при том простой речью: «На кого ты нас оставишь?» Ответствовал государь: «У меня есть наследник» – разумея царевича Алексея Петровича. На сие Мишуков спьяна и неосторожно сказал: «Ох! Ведь он глуп, все расстроит». При государе сказать так о его наследнике, и сие не тайно, но пред множеством председящих! Что ж сделал государь? Почувствовал он вдруг дерзость, грубость и истину и довольствовался, усмехнувшись, ударить его в голову с приложением (то есть прибавив при этом. – А. И.): «Дурак, сего в беседе не говорят».
