В молодости Алексей лелеял в душе свободолюбивые порывы, дружил с отчаянными вольнодумцами (многие из них впоследствии отправились в сибирские рудники), но сам дальше участия в Союзе благоденствия не пошел, благополучно отделавшись легким испугом: его «прегрешения» перед властью высочайше повелено было оставить без внимания.
Правда, в ближайшие после подавления восстания декабристов годы полиция не оставляла А. А. Оленина своим вниманием; в 1827-м он даже угодил в список из девяноста трех подозрительных лиц под № 59, где против его фамилии значилось: «копия Никиты Муравьева». В этом, как мы увидим позже, полицейские чины сильно заблуждались…
Перейдя в том же году на гражданскую службу в Министерство иностранных дел, Алексей Алексеевич на первых порах продолжал либеральничать, а следовательно, фигурировать в документах Третьего отделения, причем имя его упоминается рядом с именами П. А. Вяземского и А. С. Пушкина.
В донесении, датированном 6 июня 1828 года, сообщалось: «Князь Вяземский, пребывая в Петербурге, был атаманом буйного и ослепленного юношества, которое толпилось за ним повсюду. Вино, публичные девки и сарказмы против правительства и всего священного составляют удовольствие сей достойной компании. Бедный Пушкин, который вел себя доселе как красная девица, увлечен совершенно Вяземским, толкается за ним и пьет из одной чаши… Главное лицо в этой шайке Алексей Оленин, служащий в Коллегии иностранных дел».
Однако со временем Алексей все дальше отходил от увлечений молодости; в 1833 году он женился на сестре будущего военного министра князя В. А. Долгорукова, ненадолго выйдя в отставку, а затем вновь поступил на службу, но уже в Министерство финансов. В конце 1840-х годов мы уже застаем Алексея Алексеевича помощником сенатского обер-прокурора, ведавшего уголовными делами. А через несколько лет он сам становится «героем» одного из таких дел.
7 сентября 1852 года крепостной человек действительного статского советника А. А. Оленина – Лев Васильев – явился в полицию и объявил, что нанес своему господину удар обухом топора по лбу с намерением убить его. Полицейские, прибывшие на квартиру потерпевшего, нашли его тяжело раненным, но живым. Началось следствие, в ходе которого выяснилось, что бывший член Союза благоденствия, ставившего первейшей целью отмену крепостного права, по виду человек образованный и воспитанный, на деле оказался извергом и мучителем, являя собой копию не мягкого и гуманного Никиты Муравьева, а своей лютой бабки Агафоклеи Полторацкой.
Одинаково жестокая и с крепостными, и с собственными детьми, «Полторачиха», чтобы побороть бессонницу, приказывала сечь крестьян под окнами своей спальни. Отчаянные вопли избиваемых действовали на нее умиротворяюще, и она сладко засыпала. Очевидно, садистские наклонности внук унаследовал именно от нее.
Казалось бы, после такого чрезвычайного события с трудом выжившему Оленину следовало бы опомниться и переменить свое отношение к находившимся в полной его власти дворовым. Но этого не произошло. Поправившись, он с еще большим ожесточением принялся за старое; истязания и пытки не прекращались. Наконец наступила трагическая развязка: в 1854 году, накануне Рождества, А. А. Оленина убили топором двое его крепостных, Тимофеев и Меркулов, явившиеся, как и в первом случае, в полицию с повинной. Причина оказалась та же – бесчеловечное мучительство барина.
До какой же степени озверения в обращении с совершенно безответными людьми нужно было дойти, чтобы толкнуть их на такой шаг! Проклятая кровь «Полторачихи» легко пересилила поверхностную образованность и показное свободомыслие юных лет. Позолота сошла, обнажив то, что под ней скрывалось. «Немытая Россия» рабов и господ еще долго будет отзываться в искалеченных душах ее сыновей…
«Подле Преображенского полкового двора»
(Дом № 28/1 по Литейному проспекту)
Жизнь Литейной части, начиная с 1740-х годов, когда здесь построили деревянные казармы гвардии Преображенского полка, оказалась неразрывно с ним связанной: полковой двор, госпиталь, преображенские бани долгое время служили горожанам ориентирами при указании местонахождения их жилищ, в особенности пока те еще не имели номеров, появившихся лишь с 1780 года.
Дом, о котором пойдет речь, найти было несложно: он находился рядом с Преображенским (позднее Артиллерийским) полковым двором – ныне участок дома № 26 по Литейному проспекту. Место, обжитое с давних пор: еще на плане 1737 года здесь обозначены какие-то постройки. Однако первое печатное упоминание о нем мы встречаем лишь несколько десятилетий спустя.
Дом № 28/1 по Литейному проспекту. Современное фото
В январе 1772 года «Санкт-Петербургские ведомости» поместили такое объявление: «На Литейной улице подле Преображенского полкового двора желающим купить действительного статского советника Михаила Алексеевича Нилова деревянной дом со всеми службами и с особливым для питейной продажи строением и лавкою, о цене спросить о том же доме». Из объявления следует, что при доме находился также кабак, и это, надо полагать, представляло большое удобство для окрестных служивых.
Человеком, пожелавшим купить участок, оказался князь Сергей Алексеевич Трубецкой, выстроивший на углу Литейной улицы и нынешнего Артиллерийского переулка трехэтажный каменный дом с двухэтажным флигелем, протянувшимся примерно до середины переулка. Рядом с лицевым корпусом, обращенным на Литейную, стоял деревянный дом, где, возможно, и помещалась «питейная продажа», если только князь не прикрыл сомнительное для княжеского достоинства заведение. Внутри двора находились деревянные службы. В то время участок простирался до Басковой (ныне Короленко) улицы, куда выходили одноэтажный каменный и два деревянных флигелька.
Так он выглядел в 1798 году, когда им владела дочь князя, графиня Екатерина Сергеевна Самойлова (1763–1830), выкупившая его после смерти отца в 1786 году у своей младшей сестры Анны Сергеевны. В этом доме Екатерина Сергеевна поселилась, выйдя замуж за графа Александра Николаевича Самойлова (1744–1814), племянника Потемкина. В 1792 году Самойлов занял высокую должность генерал-прокурора, но ничем особенным на этом посту не отличился, не считая яростного преследования трагедии Княжнина «Вадим Новгородский», предпринятого, впрочем, по указанию императрицы.
А. Н. Самойлов
Вообще он не заслужил симпатии современников, отмечавших гордыню и тщеславие графа, не подкрепленные к тому же ни в малейшей степени его скромными способностями. Будучи внешне «преважным» человеком, Самойлов постоянно пребывал под чьим-нибудь влиянием, бросаясь из стороны в сторону. Князь И. М. Долгорукий называет его «титулованным скаредом и дураком», утверждая, что граф был «спесив, груб, бестолков, дурен».
