Архитектор расширил дом Гурьевой и придал ему суховатый, геометрически строгий фасад в духе позднего классицизма. Но если снаружи здание имело, пожалуй, излишне аскетичный облик, то внутренняя его отделка отличалась великолепием; частично она сохранилась до наших дней. Тот же Боссе позднее спроектировал дворовые флигели и галерею. Выбор зодчего был не случаен: молодой, но уже успевший стать известным архитектор в то же самое время перестраивал также дом Нарышкина на Сергиевской улице, о котором нам еще предстоит говорить в дальнейшем.
М. Д. Гурьева
Николай Дмитриевич Гурьев, муж хозяйки особняка (его прекрасный портрет работы Д. Энгра можно видеть в Эрмитаже), был сыном бывшего министра финансов графа Д. А. Гурьева и русским посланником в Гааге, а затем в Риме. Он оказывал покровительство русским художникам-пенсионерам Академии художеств, жившим в Италии, и пользовался их любовью.
Н. Д. Гурьев
К сожалению, его супруга не заслужила столь же похвальной репутации; в записках гравера Ф. И. Иордана, относящихся к 1836 году, о ней говорится следующее: «… жена Гурьева… была очень легкомысленна и являла особое внимание к банкиру Александру Торлони, который по ночам пробирался тайком в их дворец». Возможно, впрочем, что к таким романтическим приключениям Марину Дмитриевну склонял мягкий южный климат, а в нашей суровой Северной столице нравы ее отличались большой строгостью.
К 1852 году дом на Литейной улице, переименованной вскоре в проспект, становится собственностью брата Гурьевой – Э. Д. Нарышкина, тот купил его у сестры, продав особняк на Сергиевской, принадлежавший жене.
Эммануил Дмитриевич (с ним мы ранее уже встречались), по отзыву современника, – «благородный, скромный, великодушный, не бойкий на словах, но умный на деле», почему-то был нелюбим своей матерью, Марьей Антоновной Нарышкиной. Может быть, сын напоминал ей о том, о чем она предпочла бы забыть? Так или иначе, при разделе отцовского наследства мать его жестоко обделила, что, впрочем, не помешало Э. Д. Нарышкину быть богатым человеком и широко благотворительствовать. После смерти своей первой жены, в 1871 году, он продал особняк на Литейном духовному ведомству, устроившему здесь резиденцию для обер-прокурора Святейшего Синода.
В ту пору им был граф Д. А. Толстой, занимавший в то же время пост министра народного просвещения. В его историю он вписал не самые светлые страницы, насаждая в гимназиях казенный, схоластический классицизм.
При ближайшем изучении личности министра складывается впечатление, что его деятельность никогда не диктовалась личными убеждениями – их у него просто-напросто не было, а лишь своекорыстным расчетом и желанием угодить сильным мира сего. Пятнадцать лет он исполнял должность обер-прокурора Синода и не верил в Бога; вряд ли он верил и в свою систему образования, но знал, что она по душе некоторым влиятельным царедворцам, а главное – самому императору, и упрямо проводил ее в жизнь.
Очень точную характеристику графу дал умный и наблюдательный Б. Н. Чичерин: «Человек не глупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный… при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение».
Время от времени обер-прокурорские чертоги расцвечивались яркими огнями: здесь задавали балы для высокопоставленных лиц. Одно из таких празднеств состоялось в 1874 году по случаю прибытия в Петербург австрийского императора Франца-Иосифа; как и подобало, съезд гостей был огромный; присутствовал император Александр II и вся знать. Бал продолжался до четырех часов ночи…
После Д. А. Толстого в особняк вселяется Константин Петрович Победоносцев, сменивший графа на посту обер-прокурора в 1880 году. Выпускник Училища правоведения, крупный специалист в области гражданского права, автор научных трудов, Победоносцев преподавал законоведение будущему императору Александру III и его братьям. Тогда-то и произошло сближение Константина Петровича с царской семьей. О его дальнейшем влиянии на царя хорошо известно, и нет надобности подробно говорить об этом. Интереснее, мне кажется, взглянуть на К. П. Победоносцева глазами современника, да еще такого, как А. Н. Бенуа.
В своих воспоминаниях он дает выразительный портрет «великого инквизитора». По неизвестным причинам Константин Петрович любил посещать дом княгини М. К. Тенишевой и вести долгие беседы с хозяйкой. «Бледный, как покойник, с потухшим взором прикрытых очками глаз, он своим видом вполне соответствовал тому образу, который русские люди себе создавали о нем, судя по его мероприятиям и по той роли, считавшейся роковой, которую он со времени Александра III играл в русской государственной жизни. Это было какое-то олицетворение мертвенного и мертвящего бюрократизма, олицетворение, наводившее жуть и создавшее вокруг себя леденящую атмосферу. Тем удивительнее было то, что Победоносцев умел очень любезно, мало того – очень уютно беседовать, затрагивая всевозможные темы и не выказывая при этом своих политических убеждений».
Дом на Литейном находился в пожизненном пользовании «великого инквизитора», а после его смерти вновь был передан в распоряжение обер-прокурора, но до 1915 года здесь никто не жил.
Преемник Победоносцева – Владимир Карлович Саблер, бывший в течение ряда лет его заместителем, после своего назначения обер-прокурором продолжал жить на частной квартире. Если же ему требовалось провести какое-нибудь собрание, то открывался зал в пустующей резиденции на Литейном. Там же проходили духовные чтения, сообщения, пение церковного хора. В. К. Саблер принимал здесь высших представителей английской церкви во время их приезда в Петербург.
В Первую мировую войну в доме открылся лазарет для раненых воинов, чьи койки поставили прямо в роскошных апартаментах.
А потом пришли другие времена, и дом зажил иной жизнью…
«Палаццо» на Моховой
(Дом № 5 по Моховой улице)
Среди разнообразной застройки Моховой улицы дом № 5 ничем особенным не выделяется: трехэтажный, на подвалах, со скромным фасадом в стиле раннего французского классицизма, он не приковывает взгляда и в теперешнем своем состоянии вряд ли заслуживает гордого названия «палаццо», то есть дворца. Нынешний облик зданию придал Г. А. Боссе, перестраивавший его в 1853 году.
