Юношей, почти мальчиком, он принял участие в турецкой кампании 1808 года в составе Белорусского гусарского полка, проявив поразительное мужество и удостоившись первой боевой награды – ордена Святой Анны 3-й степени. В Отечественную войну 1812 года, в которой погиб его отец, сам Бибиков потерял левую руку. Случилось это так: под Бородино, будучи адъютантом Милорадовича, он прискакал к принцу Вюртембергскому, командовавшему 4-й пехотной дивизией, просить подмогу для своего командира; на вопрос, где тот находится, Дмитрий Гаврилович протянул руку, чтобы указать место, и в ту же секунду ее оторвало ядром. Не теряя присутствия духа, он поднял другую руку и успел сказать: «Туда, поскорее!» – после чего, получив еще два ранения, упал на землю. Его с трудом спасли; он удостоился двух орденов и чина штабс-капитана, но с военной карьерой было покончено навсегда.
С 1819 года началась гражданская служба Д. Г. Бибикова в разных должностях; одиннадцать лет, с 1824-го по 1835-й, он занимал должность директора Департамента внешней торговли, искоренив множество злоупотреблений в Таможенном ведомстве и нажив себе немало могущественных врагов. Расстроенное здоровье заставило его в 1835-м просить об отставке, но ровно через два года государь вновь призвал его на службу, доверив трудный пост киевского военного губернатора, с управлением всеми гражданскими делами, и одновременно генерал-губернатора Подольского и Волынского.
Бибиков принял край с беспредельным помещичьим произволом, перед которым бледнел даже тот, что царил в центральных российских губерниях. Польская шляхта, составлявшая большинство тамошнего дворянства, испокон веку привыкла смотреть на «хлопов», как на быдло, и не знала удержу своему самоуправству. Крупные магнаты ревниво оберегали такое положение дел, видя в существующей анархии основу своей бесконтрольной власти, и с трудом мирились с попытками подчинить их царской воле.
Народ был забит до животного состояния; униженное целование рук и ног любого «начальства», начиная от захудалого шляхтича, не владевшего ничем, кроме пары роскошных усов да ржавой сабли, и кончая последним писарем в присутственном месте, воспринималось как должное. Интересы крестьянина абсолютно ничем не были защищены, и самая жизнь его зависела от прихоти господина.
Дмитрий Гаврилович принялся железной рукой наводить во вверенных ему губерниях порядок: ввел систему инвентарей, строго определявшую размеры земельных наделов крестьян и их повинностей в отношении помещиков, что сильно ослабило власть польских панов; лишил католическое духовенство права поземельного владения и подверг основательной проверке притязания мелкой шляхты на дворянское происхождение. В результате значительное ее количество лишилось своих привилегий и было приписано к податному сословию, то есть обращено в тех самых «хлопов», которыми оно еще недавно помыкало. Одновременно проводилась активная русификаторская политика.
Можно ли назвать эти меры разумными и справедливыми? Вероятно, лишь отчасти; да и цель их заключалась не столько в защите крестьян, сколько в ущемлении польского дворянства, не выказывавшего должной лояльности императору во время последнего восстания в 1831 году. Пятнадцатилетнее правление Бибикова в юго-западном крае показало его человеком больших природных способностей, хотя и без достаточных специальных знаний, обладавшим непреклонной волей и крутым нравом.
Недостаток образования Дмитрий Гаврилович восполнял из книг, а их у него скопилось, ни много ни мало, 14 тысяч томов!
В нем не было тупой солдафонской жестокости, свойственной многим николаевским сановникам, напротив, его отличала склонность к благородным поступкам. Он единственный поддержал, будучи в ту пору министром внутренних дел, Д. Н. Блудова в его хлопотах об амнистии для декабристов, предпринятых в январе 1855 года, и он же был горячим сторонником освобождения крестьян; одно это ставит Д. Г. Бибикова выше многих деятелей той эпохи.
Назначенный в августе 1852 года на министерский пост, Дмитрий Гаврилович с семьей возвращается в Петербург и занимает служебные апартаменты в здании у Чернышева моста. Тогда же супруги решают продать особняк на Моховой князю Г. А. Щербатову (1819–1881), уже несколько лет нанимавшему его.
Новый владелец, москвич родом, прибыл в столицу в 1850 году после назначения на должность помощника попечителя Петербургского учебного округа. Купив особняк, Щербатовы, люди богатые, с годовым доходом в 120 тысяч рублей, приступили в 1853-м к его перестройке по проекту очень популярного в то время архитектора Г. А. Боссе. Снаружи дом не поражал особой замысловатостью форм, но внутри отделан с большим изяществом и роскошью.
Князь Григорий Алексеевич был старшим сыном героя Отечественной войны 1812 года А. Г. Щербатова, чей дом в Москве считался очагом старых, патриархальных обычаев и в известной мере послужил прототипом дома Ростовых в «Войне и мире». Окончив юридический факультет Петербургского университета, молодой Щербатов поступил на службу во II отделение собственной Его Величества канцелярии, но вскоре оставил ее и определился в Киевский гусарский полк, откуда был переведен в Кавалергардский.
Однако и в нем князь прослужил недолго и в 1842 году вышел в отставку поручиком. С той поры возобновилась гражданская служба Григория Алексеевича: вначале в Министерстве внутренних дел, а затем – народного просвещения. С 1856-го по 1858 год он занимал пост попечителя Петербургского учебного округа и одновременно председателя Цензурного комитета, а в 1861-м его выбрали губернским предводителем дворянства, и он оставался им в течение пяти лет.
Григорий Алексеевич был женат на графине Софье Александровне Паниной, племяннице министра юстиции В. Н. Панина. О приемах в доме Щербатовых и о них самих рассказывает в своих воспоминаниях писатель и публицист К. Ф. Головин. О княгине он пишет, что, несмотря на огромное состояние и видное положение в обществе, Софья Александровна отличалась удивительной скромностью, словно стеснялась окружающего ее богатства.
«Щербатовы стали тогда (то есть в 1860-х годах. – А. И.) принимать для старшей своей дочери, впоследствии графини Толстой; и если добродушие совместимо с большим светом, им был пропитан весь их палаццо на Моховой. Принимали там хоть и все ту же великосветскую толпу, но как-то по-домашнему. Из двух тогда уже почти взрослых сыновей князя особенной симпатичностью отличался младший, Александр. Он был – повторенная мать. Не знаю человека более прямого и хрустально чистого… Отец молодого Щербатова, князь Григорий Алексеевич, был человек несомненно замечательный. Такой же хрустально чистый, как сын, и такой же равнодушный – с виду по крайней мере – к внешним почестям, он находился, однако, несравненно больше сына во власти у своего честолюбия. Это был представитель одного, довольно распространенного у нас, вида больших бар, охотно заискивающих в демократии, не переставая в то же время держаться некоторой надменности в обращении… Среди студентов он был очень популярен, потому что всегда предполагал в них людей культурных и нравственно развитых».
В своем показном демократизме князь не гнушался приглашать на свои вечера литераторов и журналистов «из чистеньких» и вообще заметно стремился снискать себе славу мецената и прогрессиста. Имя Г. А. Щербатова в прессе середины 1860-х годов постоянно упоминается рядом с именем жившего неподалеку А. П. Шувалова (о нем речь впереди), и это, разумеется, не случайно: они были близки по духу и по взглядам, постоянно находясь в некой «оппозиции» к правительству. Впрочем, вся их оппозиционность не выходила за рамки невинного фрондерства и может быть названа детской болезнью роста гражданского самосознания у доселе бессловесных подданных российского престола.
