Я устал от обилия женщин, с которыми судьба сталкивала меня в последние дни. Еще одна, и тоже особенная, стояла сейчас передо мной — недовольная, пышущая злостью, яркая, наверное, интересная, и судя, по реакции на нее притихшего Давида, красивая. Я устал. Я не мог спать. Я не мог есть. Я хотел побыстрее ехать. Но для того, чтобы взять побольше бойцов, нужен транспорт. У Пограничников всего одна машина и она должна остаться на базе — в случае нападения с ее помощью можно будет оповестить Жука и ближайшие заставы. А двух — моей и машины Монаха мне было мало — я хотел помимо своих бойцов взять еще два-три человека у Рената. И тут очень кстати подвернулась эта фурия, мастерски чинившая автомобили и клеявшая пробитые покрышки. Но она ехать отказывалась.
Я тяжело вздохнул — как же с этими бабами трудно! Монах, наклонившись к уху, сказал шепотом:
— Только не говори, что не можешь ее сейчас с помощью своего дара убедить.
Могу. Но для этого нужно захотеть, сосредоточиться, сконцентрировать все свои эмоции на желании подчинить ее волю — для меня не важно, сколько человек предстоит убедить, одного или тысячу, расход энергии всегда примерно одинаков, скорее он зависит от настроя людей, от их изначального желания принять или отвергнуть мою точку зрения. Она явно хочет отвергнуть. Я тяжело вздохнул и попросил:
— Давид, Монах, оставьте нас с девушкой наедине!
Они молча вышли.
— Как тебя зовут?
— Регина.
— Регина, я мог бы тебе напомнить, что ваш клан принес присягу на верность группировке Жука, и ты, как одна из Техников, должна была бы следовать тем пунктам, которые значились в присяге. Я мог бы приказать сейчас своим ребятам, и у тебя бы просто забрали ключи. Кому ты пойдешь жаловаться? Кто заступится за тебя? Но я не желаю оскорблять и унижать своих союзников, да и тем более, мне в моем отряде вполне может пригодиться свой механик — путь, возможно, предстоит неблизкий, — пару недель назад я бы, конечно, не взял в свой отряд, состоящий исключительно из тренированных молодых сильных парней, женщину, но сейчас, после встречи с Миланой, я отлично знал, что в нашем мире существуют девушки гораздо более сильные, чем мы, мужчины. И та, что стояла в двух метрах от меня и скрипела зубами от негодования, тоже была по-своему уникальной.
— Ты зовешь меня в свой клан навсегда? — неуверенно спросила она.
— Возможно. Как покажешь себя. Ты бы этого хотела?
— Нет, Пророк, я бы не хотела.
— Почему? Для многих это было бы честью.
— Два года назад и для меня это было бы честью. Когда моя жизнь имела смысл. Сейчас я хочу только покоя.
— Расскажи, — может быть, мне и не нужна была сейчас ее боль, которую я ощущал, которая плескалась в ее ауре черными нитями, я сам не был абсолютно счастливым человеком, мне достаточно было своей, но какое-то нелепое сочувствие, желание протянуть руку и погладить ее по голове, как того щенка, который сутки напролет после пропажи Миланы не вылезает из-под моей кровати, скулит и скребется там в одиночестве, оно переполняло сердце.
Я не ждал, что она начнет рассказывать. Мне казалось, что вот сейчас она закроется, выкрикнет что-то сердитое и гневное, и мне придется реализовать одну из двух своих озвученных ранее версий дальнейшего поведения. Но она опустилась на стул по другую сторону от стола, за которым я сидел, и начала очень тихо, еле слышно:
— Мы с ним мечтали о настоящей жизни. О детях. О доме. Чтобы было куда вечером спешить. Чтобы было кому встречать… В тот вечер он с другими нашими ребятами возвращался домой со свалки. Мы часто там вынуждены бывать — иногда в завалах еще можно отыскать кое-какой металл нужный, задержались допоздна, одна машина с бойцами чуть вперед вырвалась, а на Мустанге колесо пробилось. Пришлось останавливаться и менять… А ведь Мустанг смог бы защитить, смог бы продержаться там всю ночь… Но они вдвоем решили бой принять, может, думали, что колесо успеют… Его напарник погиб сразу же, в первые секунды нападения, а мой Ванечка расстрелял все патроны, а потом раненый отбивался ножом…
Ее голос дрожал, но она не плакала.
— Они, уроды эти мусорные, даже не смогли машину завести… Там хитрость есть одна, ее только наши знают. Так и бросили, вытащив все, что в салоне было нужного, даже зачем-то сиденья. И их… и его, тоже… Те, кто там живет, ты знаешь, они всё едят, без разбора. Только кровь осталась… ничего больше, нож и расстрелянные гильзы. Я думала, что умру от боли. Но вот живу… зачем-то. Бессмысленно и никому не нужно живу.
Я долго молчал. Что тут скажешь? Я сам терял близких. Я сам был одинок. Ее история неудивительна. Многие могли бы рассказать и постаршнее. Но именно сейчас, я понимал ее, как никогда и никого ранее — я мог представить, что значит потерять того, кто важен, того, кто дорог…
— Регина, эта поездка — не прихоть, не мое желание путешествовать и развлекаться. Люди Земцова увезли одного человека… девушку, очень важную для меня, — она была откровенна со мной, и я не имел права сейчас врать и говорить полуправду. — Она мне не жена, я знаю ее всего несколько дней, но я не представляю своей дальнейшей жизни без нее. Понимаешь? И сейчас мы разговариваем с тобой, а ее там возможно… И да, я отлично понимаю, что жизнь одного-единственного человека никогда не будет стоить жизни других, многих, и все равно, не только ради себя, но и потому, что она — особенная, нужная, важная, ради нее самой… прошу тебя, помоги!
Я не хотел воздействовать на нее своей энергетикой, но чувствовал, что во время моей речи, невольно, как это бывало всегда, когда я говорил от сердца, от души, разгорался, наполнялся идущей откуда-то из глубин моей души, особой Силой и она уже была готова, через край, через поры, перетечь к девушке… Я не хотел, но так я был устроен. И я уже не знал, что именно подействовало на Регину — мои слова, или моя способность убеждать, но она вдруг вскочила со своего места, оббежала вокруг стола и, на секунду прижавшись ко мне, сказала:
— Так чего ты сидишь? Поехали уже быстрее!
22. Давид.
Когда мы с Монахом и Ренатом вернулись в комнату, где Слепой уговаривал Гайку, я глазам своим не поверил — эта фурия обнимала его, а он стоял, не двигаясь, прижав ее голову к своей груди и гладил ладонью непослушные растрепанные волосы! Да-а, тут невольно позавидуешь способностям — полчаса назад она была разъяренной пантерой, а сейчас ластилась к нему доверчивой кошкой! Ну, Пророк! Ну, дает! Я завидовал? Я завидовал! Но способностям ли Пророка? Или… может, тому, что вот такую — дерзкую, ершистую, злую — он мог ее гладить по голове. А я нет. Не знаю, правда, зачем МНЕ это надо…
Я обернулся на Монаха — он довольно улыбался. И чему радуешься, старый хрыч? Ты же вроде бы хочешь, чтобы Слепой твою дочку спасал? А ему, Слепому, вон, развернуться некогда — невесты атаковали со всех сторон!
Гайка отошла в сторону, а Пророк, как будто ничего не случилось, спокойно взял со стола свой пистолет и сказал:
