— Кому, девочка моя? Земцовским прихвостням? Будешь смотреть с гордо поднятой головой!
Нехотя, прерываясь, чтобы поцеловать ее вновь и вновь, я все-таки одеваюсь. Я «вижу», что она, расслабленная, залюбленная, лежит на том месте, где только что был я.
— Женя?
Неуверенность в ее голосе заставляет меня вновь вернуться, сесть рядом, провести ладонью вдоль обнаженного тела, подумав о том, что ни на минуту не хочу покидать мою девочку.
— Говори, и я пойду.
— Ты… вернешься сегодня?
Мне кажется, что если даже начнется война, если даже случится еще одна катастрофа, если даже камни с неба… я все равно приду! И даже быстрее, чем думаю сам.
— Да, да, конечно. Мне нужно поговорить с ним. Он ждет вообще-то. Но потом сразу… и, милая, я своих слов не меняю. Люблю тебя… а ты должна мне верить. Что бы ни случилось, что бы кто ни сказал. Как бы тебе ясно ни представлялось обратное. Ты должна мне верить. Ты поняла?
— Да.
Я ухожу в полной уверенности, что она будет ждать меня здесь в комнате, а я сам очень скоро вернусь….
36. Давид.
Наверное, у каждого человека в жизни однажды наступает такой момент, когда он находится между жизнью и смертью, когда кажется, что туда, в неизвестность ближе, чем в обратную сторону — к спасению. В моей жизни подобные моменты случались много раз. И я четко улавливал эту пограничную область. Сейчас до неё было ещё ох как далеко! Так съездили несколько раз по морде, в живот естественно, как без этого?
Но, видимо, я выглядел достаточно внушительно и живописно в потеках крови из рассеченной брови и с раздувшимися губами, потому что, когда трое козлов, избивавших нас, связанных, в каком-то подвале, освещенном неким подобием факела, неожиданно вышли, Регина бросилась именно ко мне!
И мне бы промолчать дураку! Насладиться заботливыми прикосновениями ее рук, но нет же! Сказал, не подумав:
— Так и знал, что ты от меня без ума! — улыбнуться не получилось, хотя старался, как мог.
Она отшатнулась и, поднявшись, бросила:
— Дурак.
И правда — дурак форменный! Ведь как приятно было, когда ласковые тонкие пальчики ощупывали мое несчастное лицо.
В наказание для меня, видимо, она поспешила к Денису, лежавшему вниз лицом в луже собственной крови — его, как предателя, били явно сильнее, чем меня.
— Тяжёлый какой, — как она ни старалась, приподнять мощного, крепкого парня не получалось.
— Гаечка, ты бы меня развязала, я бы помог тебе.
Она некоторое время явно сомневалась. А потом нехотя, будто я попросил о чем-то плохом, все же вернулась ко мне. Я подставил руки, повернувшись спиной. И она долго возилась с узлом.
— Испугалась?
В ответ — тишина.
— Ты обиделась?
— Ой, помолчи лучше! Какой же ты…
— Какой? Красивый? Сильный? Смелый? Как я тебя прикрывал, когда эти заперлись в нашу комнату, а?
— Ой, не смеши меня! Он прикрывал! Ты прикрывал совсем другую девушку!
— Просто к ней я стоял ближе! А-а-а, ты ревнуешь меня! Точно! А я-то думаю, что ты так на меня смотришь злобно! Ревнуешь, Гаечка?
— Помечтай, самодовольный… индюк!
— Это я-то индюк? Ты вообще знаешь, что это за животное?
— Птица. Это — птица. Знаю. Мои родители разводили их.
— Сколько же тебе лет? — я думал, от силы двадцать два — двадцать три, но если ее родители жили задолго до катастрофы, и она помнит о их занятиях…
— Мне тридцать пять.
— Что? Врешь! Тридцать пять — это мне столько! Ты помоложе выглядишь!
— Ну знаешь, крема там, маски всякие, подтяжечки, уколы красоты…
— О-о, ты и об этом помнишь?
— Фух, развязала наконец-то! Вставай давай!
— Хм, тебе потрудиться придется, чтобы смог сейчас встать, — смотрит с подозрением, видимо, обнаружив в моих словах подтекст, который-таки есть. — Я имею в виду, что ноги затекли. Но, если что, я согласен и на то, о чем ты подумала!
— Ты! — не знаю почему, но мне доставляет какое-то извращенное удовольствие ее разъяренный вид, эти искры из глаз, эти сжатые в кулачки руки. — Козел ты, похотливый!
— Да я ни словом! Ты все сама! И что у тебя за мода, сравнивать меня с животными?
Смеюсь, но встаю все-таки с трудом — сволочи, знают куда бить! Тупая боль в животе отдает куда-то вправо, голова кружится. Но Денису явно хуже. Переворачиваем его вместе, чтобы оценить повреждения. Лицо — разбито в хлам, одежда вся в крови, тело… кто его знает, что там. Раздевать нужно. Только какой в этом смысл, если даже воды, чтобы умыть его, нет?
— Сволочи, — говорит она, словно прочитав мои мысли, — хоть бы воды нам дали!
Усаживается на пол, укладывает голову парня к себе на колени и, достав из кармана в брюках какую-то тряпку, начинает осторожно вытирать кровь.
— Сейчас дадут.
Проблемы нужно решать по мере их поступления. Сказав себе эту фразу, я ковыляю к двери. Дергать за ручку не имело никакого смысла — нас, естественно, заперли. Но я все-таки дергаю. Потом луплю по ней кулаком и ногами, так чтобы слышно было далеко за пределами.
— Давид, — испуганный голос заставляет обернуться к ней. — Может, не нужно звать? А вдруг они вернутся и снова бить вас будут?
Это мне как-то в голову не пришло. И только я подумал о том, что она права, как за дверью послышались голоса а, спустя пару минут, она распахнулась.
Два мужика с автоматами насмешливо посмотрели на меня:
— Развязался? Ну, молодец. Топай давай, — ствол оружия указал на выход.
Я растерянно посмотрел на Регину.
— А они?
— Ты тоже, — он махнул девушке. — А этот нашему командиру не нужен.
— И что вы с ним будете делать?
Они переглянулись и заржали.
— Твое-то какое дело? Топай давай!
Я, конечно, догадывался, что будет с парнем. У нас с предателями не церемонились. Вряд ли Земцов будет жалеть того, кто переметнулся на другую сторону. Единственное, может, из-за способностей его в живых оставит? Раз уж какие-то эксперименты проводит над людьми. Я повернул на выход, но вдруг услышал:
— Я с ним останусь.
Я не поверил своим ушам — сумасшедшая! Чем, ну чем, она поможет ему? Разделит его участь? Да и кто этот парень для нее — знакомы-то всего пару дней! Пришлось вернуться к ней, нагнуться и прошипеть на ухо:
— Дура, убьют вместе с ним! Вставай!
— Чтобы я сейчас встала, тебе придется потрудиться…
