И когда он прыгнул в машину, не взглянув на Эмму, потерянно кутающуюся в джинсовую куртку, я набрал побольше воздуха и почти спокойный повернулся к ней.
Столько всего собирался сказать, сидя в машине и наблюдая. Столько обидных и резких слов придумал. Но она в желтом свете фонаря была такая красивая с распущенными по плечам кудрявыми волосами, что я невольно замер, залюбовался ею, забыв на минуту все свои обиды и претензии.
— Ты ревнивый, — констатировала факт она и сделала маленький шажок мне навстречу.
— Да, — скрывать не имело смысла и врать тоже.
— Мне нужно тебя бояться? — и еще один шаг.
Если бы я знал! В своем нормальном состоянии я бы никогда не поднял руку на женщину. Но в тот момент, когда приходил в ярость, когда перед глазами внезапно появлялась кровавая пелена, я, наверное, был способен на что угодно, потому что практически не понимал, что делаю! Рассказать ей? Я не удивлюсь, если она видеть меня не захочет. Но, с другой стороны, я привез к ней в дом сумку со своими вещами, значит, ясно дал понять, что наши отношения не на одну ночь. Я скучал вдали от нее. Мне нравились ее дети. И каждый раз будущую встречу с ними всеми я ощущал, как приближение какого-то праздника, как некое радостное событие. Она имела право знать, какое чудовище впускает в свой дом. И, видимо, женское чутье, интуиция, подсказали ей, какой именно задать мне вопрос. Она попала в точку! А мне ничего не оставалось, как только сказать Эмме правду…
— Я очень опасен. И это не шутка.
45. Эмма
Мне хотелось сказать: "Если ТЫ опасен, то я, вообще, маньячка!" Что за глупости такие? Он, человек, рядом с которым невольно ощущаешь себя защищенной, внимательный, понимающий, любящий детей, замечательный сын, хм… нежный любовник. Последнее определение, царапнув мысли, отдалось потоком жара, хлынувшим в самый низ живота. Но я не поддалась на провокацию своего тела и не стала развивать мысль дальше.
Паша сел на скамейку, уперся локтями в колени и начал рассказывать:
— Я же боксом занимался в юности, тогда это и началось. Стоило мне выйти из себя, получить хорошенько по… куда-нибудь, так, чтобы искры из глаз, и словно лампочка отключалась — нет, я сознание не терял, просто переставал понимать, что я делаю. Такое ощущение, будто вспышкой яркой слепит. Но, что интересно, по противнику никогда не промахивался. На ринге это, в принципе, было очень выгодное умение — ни боли не чувствуешь, ни страха, тело будто само без участия органов чувств и даже, в какой-то степери, мозга, делает свое дело. И делает, надо сказать, неплохо. За пределами ринга до определенного момента подобного со мной не происходило. Два только скоро я стал замечать, что иногда выхожу из себя не только в бою. Ходил к врачам, пил какие-то таблетки. Из бокса ушел. Занялся бизнесом. Вроде успокоился, перестал сам себя бояться. Но однажды домой возвращался вечером. Увидел драку. Несколько парней одного били. Вмешался. Когда пришел в себя, оказалось, что я их всех нехило отделал, а один так вообще инвалидом стал… За это год отсидел.
Он замолчал. Я задумалась. Получается, он боится, что однажды во время такой вот вспышки ярости ударит меня?
— А с женой ты почему развелся?
— Я уже говорил… Она хотела детей. Выяснилось, что я их иметь не могу. И нет. Жену я не бил, если ты об этом хотела спросить.
Она ушла просто потому, что Паша бесплоден? Бросила такого мужчину… Хотя в какой-то момент жизни, наверное, самым важным для любой женщины становится именно ребенок, материнский инстинкт рано или поздно просыпается в каждой из нас… Но ведь можно было в интернате взять — столько малышей без родителей растут или ЭКО сделать! Но свои мысли ему я озвучивать не стала. Все-таки осуждать эту женщину я никакого права не имела. Для меня главное, что ее он не бил.
— Паш, — я села рядом, мечтая дотронуться, обнять его, дико желая успокоить, взять за руку и повести домой, где, надеясь, что он все-таки приедет, я весь вечер готовила, а потом несколько раз разогревала ужин, где, наверное, уже хотели спать дети… Но не решалась прикоснуться, потому что видела насколько важен для него этот разговор. Напряженные плечи, каменное лицо, желваки на скулах, весь его внешний вид говорил о том, что сейчас решается судьба… Наша судьба. — С чего ты взял, что можешь ударить меня?
— Помнишь, ты мне дала пощечину? — я кивнула, от стыда не имея сил ответить. — Вот тогда у меня тоже в глазах потемнело. Я поэтому так и свалил по-быстрому. И сегодня, когда вас с этим… козлом увидел, тоже психанул сильно.
— Я больше никогда… Честное слово!
— Просто я боюсь, что это мое состояние может начать прогрессировать. Вдруг приревную тебя к кому-нибудь и убью обоих?
— Я не дам повода.
— Ты можешь не расценить свои действия, как повод. Вот как сегодня… А я могу и не выслушать. Я очень этого боюсь. Я не хочу, чтобы вот такая бомба замедленного действия находилась рядом с детьми. И тебе боюсь причинить боль.
Я понимала, к чему он ведет. И с упавшим сердцем приготовилась услышать, что сейчас Паша скажет, что ему лучше не жить с нами, заберет свои вещи, уже разложенные Верой Васильевной в моем шкафу на отдельной полке, и уедет… Мне хотелось его переубедить, но я не могла придумать, что сказать.
Он встал. Достал из кармана брюк ключи, покрутил на пальце. Вот сейчас скажет, что ему лучше уехать…
— Мне, наверное…
— Я…
Получилось неловко. Впервые с ним рядом мне было некомфортно и как-то горько на душе…
— Говори первая!
— Я ужин приготовила. Конечно, поздно уже… Но, может быть, ты поднимешься к нам?
— Я не знаю, стоит ли это все продолжать.
И тут я разозлилась! Вот просто вдруг где-то внутри меня будто что-то взорвалось — я вскочила со скамьи тоже, шагнула ближе и, стараясь не повышать голос, чтобы жителей наших домов не перебудить, заговорила отрывисто и быстро, так, будто выплевывала слова:
— Зачем тогда вообще ездил сюда? Зачем приучил к себе? Заставил привыкнуть? Мне Полинка с утра до поздней ночи о тебе твердит: "Дядя Паша, дядя Паша!" Кирилл тобой восхищается! А со мной зачем… Я только-только вспоминать начала, что такое жить по-настоящему, что такое любить живого человека…
Решив, что сказала все, я развернулась и шагнула в сторону подъезда. Внутри бурлила и клокотала обида и злость, а к глазам подступали слезы. Но успела сделать всего пару шагов. Догнал. Обнял сзади. Уткнулся лицом в волосы и прошептал:
— Повтори то, что ты сейчас сказала!
— Зачем ездил сюда?
— Не это…
Жаркий шепот, твердые мышцы на груди, к которым прижималась моя спина, руки кольцом сжимающие, оглаживающие талию, бедра, останавливающиеся под грудью… Это все было так ново для меня, а особенно моя странная реакция — до сих пор я никогда вот так моментально, от одного прикосновения не загоралась страстью. Мне вообще такие врыжения раньше казались преувеличением, глупыми женскими выдумками — что такое "безумная страсть"? Как так "потеряла голову от желания"? Да, я испытывала сексуальное желание к Андрею, но не всегда и не сразу! Для того, чтобы оно возникло меня еще целовать, ласкать было нужно. А тут… просто смотреть на Пашу порой было чревато возбуждением! Может, дело в том, что он сам такой — эмоциональный, страстный, чувтвенный? Или просто мы подходим друг другу в физическом плане? Он настаивал:
