– Читал, конечно.
– И что он привез?
– Танки, каучук и «харрикейны».
– А это – «харрикейн». – Инженер хищно улыбнулся.
– И если мы приспособим ЗиП от него к МиГу…
– То Государственная премия будет лежать у тебя в кармане, Соломоныч!
– Витенька! Завтра ты полетишь на такой машине!
– Мою под это дело пока не разбирать, взять у учебной, облетаем, все проверим, после этого переставим. Усек?
– Ты считаешь меня глупым? Заметано!
Я еще не успел выйти из капонира, когда было объявлено по громкой связи, что требуется прибыть в Чернецкое для построения. Успел добежать в землянку. Сунул кое-какие бумажки в планшет и успел на «последний самолет»: ГАЗ-АА, отходивший в сторону села. Он тормознул, и я успел прыгнуть на ступеньку.
Хохлова я еще не видел с момента взлета, было несколько не до него, занимался с технарями. За что и получил, Дима – он, конечно, свой, но армия есть армия.
– Младший лейтенант Суворов! Почему не прибыли на доклад?
– «Ласточку» свою дефектовал, тащ командир, она в ремонт ушла, практически перебит привод руля глубины.
– Еще минус один! Сколько?
– Еще два прибавил.
– Один – видел, а второй когда?
– В зависимости от того, которого видели, я его с вашего хвоста снял, товарищ старший политрук.
– Этого я видел.
– Ну, а первый выше, ведущий у «охотников», он сзади зашел на нашу группу.
– Понятно. Комкор летит, через пару минут сядет.
Комкора привез Як-7, сам он не летает. Пару минут принимал доклад от Хохлова, затем подошел к строю эскадрильи, вытащил из планшета бумажку и стал читать приказ по корпусу, поздравлявший эскадрилью с успешным боевым вылетом и представление о награждении отличившихся. Так как читал по бумажке, то автомататически прочел и подпись под приказом: «командующий» корпусом и комиссар корпуса. Мы откричали «Ура», и после этого я поднял руку:
– Что у тебя?
– Дополнение к приказу и представлению, товарищ полковник!
– Давай сюда! – Настроение у него было бодрым, веселым.
Я принес ему его приказ, переклеенный на бланк, в котором говорилось о запрещении вылетов. И выписку из книги приказов по эскадрилье, где приказа на вылет от корпуса просто не существовало.
– А это здесь при чем? – громко спросил полковник.
– Это имеет непосредственное отношение к двум крайним вылетам эскадрильи. Позавчера вы нам запретили полеты. И приказа на вылет из штаба корпуса нам не поступало. Какое корпус имеет отношение к этому? Нас поднял по тревоге «Паркет», а не «Дубрава». Никто из штаба корпуса нами не руководил. Какое вы имеете отношение к моим семи сбитым? И к пятидесяти восьми сбитым нашей эскадрильи? Требую приобщить это к представлению.
– Пять суток ареста!
– Есть, товарищ полковник! – я снял ремень и протянул его комкору. Он побагровел, и тут пришлось вызывать наших медиков.
«Губы» у нас оборудовано не было, меня поместили в казарму учебной эскадрильи, где уже никто не жил. Поставили часового, а комкора увезли на машине. До него дошло, что я не остановлюсь, и этот приказ и мой рапорт будет доведен до командования. На следующий день меня освободил новый командир корпуса. Климов принял особую группу и отбыл на юг. Корпусом теперь командовал однофамилец нашего командира. Бывший начштаба. Точнее, исполнял обязанности.
Он вошел в мою «камеру», внимательно ее осмотрел:
– Нехило пристроился! Курорт просто!
– Еще бы жену пустили, тогда был бы полный курорт, а так…
– Давай начистоту: зачем ты это сделал?
– Ну, начистоту так начистоту. Вы были начштаба, и наверняка знаете, что нас хотели расформировать. Было?
– Да. Имелось такое мнение.
– Ну вот, этим все и обусловлено. Расформировать нас просто: полков в корпусе столько, что по одному в каждый сунуть, и нет эскадрильи. Так?
– Так.
– И инициатором всего был Комаров, младший. Я в курсе, что он – просто однофамилец. И комкор, который предложил решить проблему с «управлением» кардинально. Так?
– Положим.
– Да вы от ответа не уходите, товарищ полковник. Иначе результата не будет. Вы же в курсе того, что в академии вам говорили, что основой ВВС служит звено, более точно, пара, еще раз звено и эскадрилья. К вам пришла, случайно, слётанная боевая эскадрилья, с очень солидным совместным счетом. Если бы мы не потеряли своего командира в последнем бою в составе 67-го полка, то хрен бы вам такой подарок обломился. Был бы нормально переформирован 67-й. Согласны?
– Согласен.
– Но прикрыть от зенитки, четырехствольной, мы его не смогли, а он по ней промахнулся. Это бывает, у каждого. Три боя назад я промахнулся по «мессеру». Я потом его сбил, но позже. Но я не об этом. Мы прекрасно знали, что последует за этим приказом от 30 сентября, и показали, что драться мы умеем не только в воздухе, но и на земле. Хотите иметь боевой полк?
– Хочу.
– Ищите майоров Рудакова и Ильина, и будет у вас два таких полка. Рудаков сейчас где-то в Москве, его награждать должны завтра. Где Ильин, бывший командир 67-го, я не знаю.
– А сам себя как видишь?
– Старшим летчиком и возмутителем спокойствия. Терпеть не могу, когда кто-нибудь примазывается. А их – много.
– Вот твое оружие и ремень. Свободен. Но мы еще не раз поговорим на эту тему, не для того, чтобы тебя наказать. Москву атакуют, держать дальше эскадрилью без работы не могу. Давай в строй и настрой людей. Ты меня понял?
– Конечно, товарищ полковник. Управимся. Бомбить немцам, в общем-то, нечем. Поработаем.
И, чтобы не создавать у читателей ложного впечатления, что это я, правдоруб и балагур, завалил одной левой всесильного комкора, следует добавить, что пока я сидел на «губе», в Москве, в помещении Ставки Верховного, но в отдельном кабинете Управления ПВО Москвы, собрался один, малоизвестный в широких кругах общественности, орган управления Красной Армии: военный Совет корпуса, на повестке дня которого стоял один вопрос: о привлечении к суду военного трибунала младшего лейтенанта Суворова. На котором выступили командир корпуса полковник Климов, комиссар корпуса бригадный комиссар Крылов и вышеупомянутый начальник штаба корпуса полковник Комаров. Окончательную точку поставил прокурор корпуса военный юрист III ранга Игнатьев. Трое из четырех выступавших высказались против направления в суд дела о «воинском преступлении» мамлея Суворова, ибо не нашли в его действиях состава преступления. И рекомендовали командиру корпуса обратить внимание на свое поведение, ибо младший лейтенант Суворов совершенно справедливо при первой же встрече определил сущность и суть поведения корпусного командира: сатрап. А когда комкор присвоил себе заслуги за сбитие стратега, палец о палец не ударив, этим он опустил себя и все командование корпуса ниже плинтуса. Военный Совет корпуса оказался на моей стороне, скорее всего, потому, что комкор их окончательно достал. Ему припомнили и другие прегрешения, и рекомендовали принять предложение перейти на «группу». Что ему и пришлось сделать. Так что схарчил его не я, а его ближайшее окружение. Как всякого сатрапа. Кстати, подействовало! Даже летать начал! И, по-моему, погиб во время Крымской катастрофы. Вечная память! И большое спасибо военному Совету корпуса, что уняли распоясавшегося начальника.
