…вынимаю из кресла Вячеслава Андреевича, договорила за Сашу я. Прикрыла глаза и прижалась затылком к мягкому кожаному подголовнику. Смуглая рука, лежащая на руле, вздрогнула и замерла.
Забавно, тихо сказал Саша. Помолчал. И давно ты об этом догадалась?
Давно, кивнула, с самого первого дня… Правда, Вадик мне тоже кое-что рассказал, вот только я всё понять не могла, зачем тебе это надо? Ты ведь мог получить место Тарасова ещё год назад. Или, вообще, открыть своё дело и забыть про Контору… Жестокий, авторитарный, властный это всё про тебя, да? Таким ты хотел казаться? Но это же ложь Саша. А правда заключается в том, что за тобой просто стоят твои люди.
Длинные пальцы ожили, скользнули по серой оплётке руля.
И… и что ты теперь думаешь обо мне? осторожно спросил Васильев.
Что я думаю? Приподняла ресницы. Посмотрела в настороженные, усталые и чуть виноватые зрачки. А я думаю, что враньё это больше не твоя фишка.
Двадцать первого октября в Москве выпал первый снег. Посыпав белой, искрящейся на солнце, пылью мокрые серые улицы и ещё желтые кроны деревьев, снег растаял, оставив после себя лёгкую грусть и невесомое ощущение счастья.
Пятница. Шереметьево. Саша опять улетает: у него рейс в Лион. Но я больше не спрашиваю, к кому и зачем он едет. Я просто смотрю на него и думаю о том, что я очень люблю его. И мне до безумия хочется ему обо этом сказать, но я почему-то боюсь. Может, мало времени прошло? А может быть, не хочу спугнуть счастье. И я прячу лицо в куртку Саши. Вдохнула такой родной и неповторимый запах: крахмал рубашки, горячая кожа, приятный, знакомый, неброский парфюм.
Возвращайся ко мне, прошептала. Тёплая ладонь невесомо ложится мне на затылок.
Знаешь, Наташа, мне сейчас дико, просто до одури хочется до тебя дотронуться. Но дотронуться по-настоящему так, как я привык, так, как ты мне это позволяешь.
Подняла на него глаза:
Почему?
Потому, что только в этот момент я знаю, что ты ощущаешь намного больше, чем говоришь или показываешь…
Понедельник. Саша вернулся. Мы в моей квартире. В спальне, на шкафу неярко горит лампа. Она отбрасывает нежно-золотистый свет на смятую постель. Рядом с лампой новая акварель: мы всё-таки начали собирать нашу коллекцию. Я лежу на правом боку, на руке Саши. Постанывая, покусываю тонкую кожу его бицепса, где дрожат напряжённые мускулы, в то время, как он медленно и дразняще движется во мне. Глубоко в горле рождается новый стон, я извиваюсь, когда его пальцы начинают потягивать мою грудь, сминать её, кружить по розовым ареолам.
Девочка… Такая красивая, он ласкает меня хриплым голосом. От этих первых, абсолютно не свойственных ему сладких слов, сводит и скручивает внутренности. Тёплая ладонь плавно перемещается на мои ребра, изучая их параллели, движется вниз, к моему животу. Кончики пальцев проводят вниз по разделяющей живот линии. Иголочки изощрённого удовольствия остро впиваются в кожу. Вскрикнув, я изгибаюсь назад, обхватываю рукой его шею:
Саша…
Ш-ш. Так хорошо? шепчет он.
Да.
Ещё?
Да…
Его ладонь опять на моей груди. Пальцы второй впиваются мне в бедро, темп ускоряется. Секунда и он переворачивает меня на живот, чтобы продолжить сзади. Его жёсткая грудь прижимается к моей спине, рывок и я выгибаюсь, вскрикиваю и впиваюсь ногтями в подушку.
Моя девочка, тихо смеётся он. Смех обрывается, когда я начинаю двигаться, и его толчки становятся по-мужски размашистыми. Ускоряя меня, он прикусывает мне плечо, шепчет на ухо непристойности. Оглушительная смесь: острый стыд и такое же острое желание.
Саша… пожалуйста…
Каким-то чудом изогнувшись, я, как кошка, трусь щекой о его щёку. Отросшая тёмная щетина царапает мою кожу, прядь его мягких чёрных волос падает на мой влажный лоб. В этот раз мы кончаем почти одновременно.
Когда-то я считала, что его страсть ослабеет, как только влечение потеряет свою новизну. Но я ошиблась: близость с ним становится только лучше.
Но было ещё кое-что что-то очень искреннее, что-то важное, что зарождалось исподволь, медленно пробираясь к нам в души. Это была настоящая близость.
В те вечера, когда Саша и я никуда не спешили, когда заканчивался рабочий день, и из офиса уходили сотрудники, после всех совещаний, встреч, звонков, поездок к заказчику, электронных писем, пустой офисной болтовни, обедов в кафе, куда я по-прежнему ходила только с Вадимом, я приходила в кабинет Саши. Он никогда не запирал дверь. Я усаживалась в его кресло. Он, раскуривая первую сигарету за день (тогда он решил бросить курить, для начала сократив потребление никотина), свивал из бумажного листа аккуратный кулёк и с этой произвольной пепельницей устраивался на подоконнике.
И мы начинали наш разговор. Мы говорили обо всём. О доме, о тендере, о семье. О том, что непонимание между родителями и детьми возникает не из-за количества прожитых первыми лет, а когда родители забывают, какими они были в возрасте своих детей. О политике, о власти, о жизни, о бойне в Сирии и о том, что происходящее на Украине запредельно. О том, какой когда-то была Контора. О том, что начинать делать карьеру нужно уже в двадцать. О том, что высшее образование это, конечно, прекрасно, но оно ничего не даёт, если у человека не лежит душа к тому, чем он занимается. О том, что писать кандидатскую нужно в тридцать или же начинать писать книги. О том, что «ДухLess» Минаева неповторим, как бы его не ругали. О том, что российский кинематограф возрождается, если учитывать «12» Михалкова и забыть про «Самый лучший фильм» с Харламовым. О том, почему я почти сломалась, когда умер мой брат, и о том, что пережил сам Саша, когда его мать ушла вслед за отцом, забыв о своём сыне.
Мне кажется, ты зря отошла от семьи, в тот день аккуратно заметил Саша, сбрасывая пепел в свою бумажную пепельницу. Скомкал кулёк, отправил его в мусорную корзинку. Я изогнула бровь:
Хочешь познакомиться с ними?
Да. Но только если это то, чего хочешь сама ты.
Это было в первый и последний раз, когда мы заговорили о будущем. И ровно там, в его кабинете, я, в первый и последний раз, сделала то, что очень долго не могла ни забыть, ни простить себе. В один из вечеров, когда стало ясно, что Саша ко мне домой не поедет, я заперла дверь, игриво расстегнула блузку и попыталась его соблазнить.
Оставь это для дома, ладно? запахивая полы моей рубашки, очень мягко попросил он. И я поняла: Саша больше не будет разменивать нас на дешевый офисный роман, потому что «он» и «я» больше нет. Потому что «он» и «я» вопреки всему всё-таки стали «мы».
Наверное, из-за того, что мы с Сашей были вместе почти круглые сутки, всё происходило быстрей, интенсивней, чувствовалось острее. Менялись наши характеры, менялись мы сами, и это, конечно, было заметно. Ведь выдаёт же мужчину осторожное прикосновение к руке женщины или вдруг севший голос, когда он заметил тот жест, с которым ты просыпалась сегодня утром на его плече? Выдаёт же женщину её взгляд и улыбка, когда она смотрит, как он задумчиво ерошит волосы или грызёт ручку, уставившись в её отчёты? Всё это так, но… но ведь всегда есть «но»?
