Прекрасно, одобрил Васильев, на тебя это очень похоже.
Точно. Похоже… вздохнула я. А потом моя мама решила разом прекратить это безобразие и отвела меня в кружок хореографии. Она мечтала из меня балерину сделать, а ля Анна Павлова. Я запнулась, заметив, как Васильев быстро спрятал улыбку, прикусив краешек рта. Что?
Да так, ничего, забавно. Ну, продолжай… балерина. И что же дальше было?
А дальше меня выгнали из кружка по причине… гм, наличия груди. А чуть раньше родился мой младший брат, и мой папа уехал в Америку вместе с новой семьёй, и… вот и всё, неловко закончила я и отвернулась к окну.
Всё? донеслось до меня. А, по-моему, здесь как раз и начинается подлинная история Наташи Павловой.
Нет, здесь она заканчивается. Извини… Впрочем, кое в чём ты прав, я повернулась к нему, Саша, я хочу извиниться. Рука, лежащая на коробке передач, замерла. Прости, я не должна была так разговаривать с тобой там, в твоём кабинете. Длинные пальцы, аккуратно закруглённые на концах, побарабанили по рулю. И там, в ресторане, я тоже не должна была так себя вести.
А можно ещё один личный вопрос? помедлив, спросил Васильев.
Да, подумав, кивнула я.
Почему ты отказалась меня поцеловать?
«Потому что очень хотела. Но для тебя это было всего лишь игрой».
Извини, вместо ответа холодно повторила я.
Извинить? задумчиво переспросил Васильев. «Извини» какое короткое, и, главное, очень простое слово… А что, если я сделаю так? Крутанув руль, он прижал «БМВ» к обочине, вклинив автомобиль в зазор между спящими машинами, припаркованными в один ряд. Заглушил мотор, выключил фары, и «бэха» слилась с тёмной улицей, став её неотделимой тенью.
Почему мы остановились? Я выпрямилась на сидении. Вместо ответа Васильев рывком расстегнул свою куртку. Молния взвизгнула, в обступившей нас темноте его глаза показались мне почти чёрными. Саша…?
Иди сюда.
Я не успела сообразить, когда он, заведя мне руку под шею, уложил мою голову в изгиб своего локтя, пробежал пальцами по моей щеке и поцеловал меня. Но в отличие от того, первого поцелуя, который я хорошо помнила, этот поцелуй нежным не был: мужчина не просил, а требовал, чтобы я ответила. И я ответила: обхватила ладонью его затылок, ещё влажный от дождя. Пропустила между пальцами короткие пряди волос. Осмелев, потянула с его плеч куртку и скользнула ладонями под кромку его свитера. Провела кончиками пальцев по спине, лопаткам и цепочке позвоночника. Погладила горячую гладкую кожу и почувствовала, как его мускулы напряглись.
Что же ты со мной делаешь? Тяжело, прерывисто дыша он прижался лбом к моему лбу. Его ладонь, жадно очертив окружность моей груди, скользнула по моим ребрам и поползла вниз.
Откинься на сидении, хрипло попросил он.
Зачем? Я задохнулась, когда он, медленно двигая большим пальцем вверх-вниз, погладил низ моего живота, и, поцеловав меня, прижался губами к моему виску.
Наташа…
Горячая ладонь переместилась на мои колени и чуть раздвинула их. Толкнулась вперёд, пальцы отодвинули эластичное кружево и вывели на моей обнажённой плоти букву «о». Затем ещё и ещё раз. По телу волной прокатился спазм, я всхлипнула, и кожей щеки ощутила, как Саша улыбается. Быстрыми движениями пальцев он прошёлся вверх, внутрь и вокруг, и новая судорога выбила из меня первый крик.
Извини, глядя в мои распахнутые глаза, прошептал Васильев, и накрыл мой рот ладонью.
Вцепившись одной рукой в сидение, второй я попыталась перехватить его руку, но он снова опередил меня: покружил, нажал, резко раздвинул пальцы и медленно провел ими по всей длине моей плоти. Разрушительный, мощный, невероятный по силе оргазм, равных которому я не помнила, моментально скрутил меня, и я потеряла все ощущения, кроме одного: я не хочу, чтобы это закончилось. Я вообще больше ничего не хочу. Сжимая колени, забилась, крича в тёплую ладонь. Как сквозь пелену, я видела искривлённое желанием мужское лицо и тёмные, засасывающие меня в водоворот, зрачки, которые жадно на меня смотрели.
Судороги начали постепенно стихать, Васильев убрал руку, и, пережидая собственное возбуждение, откинулся на сидении. Не понимая, что происходит, я потянулась к нему, но он покачал головой:
Нет. Продолжения не планировалось.
«Извини», вихрем пронеслось в моей голове.
«А что, если я сделаю так?».
«Увижу тебя, настоящую…».
«Продолжения не будет».
Я зажмурилась, пытаясь собрать мысли, разваливающие меня на части.
Наташа, сквозь назревающий шум в ушах донёсся до меня его голос.
Нет, я помотала головой, нет.
Я поверить не могла, что мне только что преподали простой, но весьма эффективный урок. Это был акт усмирения. Эксперимент, показавший мне мою суть. Тест, выявивший мою беззащитность перед ним…
Наташа, Рука Васильева легла мне на плечо, он попытался повернуть меня к себе, и это прикосновение стало последней каплей, прорвавшей плотину. Стряхнув его руку, я попыталась найти задвижку на двери. Остервенело царапая обивку, я безуспешно искала выход из ловушки, в которую он заманил меня.
Хватит… Перестань… Прекрати, я сказал, я тебя не трогаю!
Я забилась в угол, наблюдая, как Васильев, избегая касаться меня, открыл «бардачок». Покопался в его недрах, извлёк упаковку салфеток и положил её мне на колени. Закурил и отвернулся к окну, давая мне возможность дрожащими руками привести себя в порядок. Щелчком отправил «бычок» на тротуар. Описав красным параболу, сигаретный огрызок приземлился на мокрый асфальт и умер.
Пристегнись, сухо сказал Васильев и завёл машину. Осветив фарами пространство улицы, где чуть-чуть не совершилось моё окончательное грехопадение, «бэха» выбралась из парковочного кармана и свернула на проезжую часть.
Куда мы едем? бесцветным голосом спросила я, глядя в окно.
Я везу тебя домой, таким же бесцветным голосом ответил Васильев.
Через сорок минут, прошедших в вязкой тишине, прерываемой шорохом шин и елозящих по стеклу «дворников», Васильев остановился у моего дома.
Поговорим? предложил он.
Нет. Немедленно открой дверь.
Сообразив, что в противном случае я сломаю задвижку, Васильев щёлкнул какой-то кнопкой под своей левой рукой. Изогнувшись, я схватила с заднего сидения плащ, сумку и выскочила из машины, но Васильев успел заступить мне дорогу:
Подожди, я тебя по-человечески прошу!
Ты и по-человечески? Закинув голову, я рассматривала такое красивое и такое ненавистное лицо, исчерченное дождевыми струями, и думала, что я хочу ударить его сделать ему так же больно, как он сделал мне. Но что-то подсказывало, что трогательный рассказ про тихого, скромного мальчика, игравшего на пианино, был не более, чем вымыслом, потому что для «тихого» мальчика этот мужчина умел двигаться чересчур стремительно. А его знание женской анатомии вообще говорило о том, что его отношения с девочками не ограничивались платонической дружбой с Ирой.
