- Нет, теперь я понимаю, что далеко не все им сделанное – это просто так, что… возможно, где-то он платил за… за услуги.
До чего сложно, оказывается, говорить.
- Все хорошо, - блондиночка опять улыбнулась. – Каким он был человеком?
- Внимательным. Очень.
Как им рассказать? Как объяснить то, что я сама объяснить не в состоянии?
- Добрым? Нет, пожалуй… он разговаривал со мной. Как со взрослой. Никто, кроме мисс Уильямс и его не считал нужным со мной разговаривать. Интересоваться моим мнением, пусть всего-навсего о книгах. Он слушал. И подсказывал порой, как следует понимать ту или иную вещь. И потом, позже, мы говорили уже не только о книгах. Он был строгим. К Нику. Тот никогда не называл отца по имени, впрочем, как и я своего. Мне вообще запрещалось к нему обращаться. Дети не должны отвлекать взрослых.
В глазах блондиночки мелькнуло сочувствие? Вот уж не было печали. Я в нем не нуждаюсь. Напротив, моя жизнь была не такой уж и плохой.
Разговоры?
Подумаешь. Если разобраться, взрослые в принципе редко говорят с детьми. У всех дела, у всех заботы. И я знаю, что та же мамаша Томаса частенько просто-напросто выгоняла своих отпрысков из дому, чтоб не мусорили.
А у меня комната имелась.
Да.
- С ним было куда проще, чем с моим отцом. Просто следовало помнить о манерах. Знаете, у меня была дурацкая привычка ковыряться в носу. Мама пыталась отучить, но не выходило. А мистер Эшби только глянул один раз и как-то вот… я поняла, насколько нелепо выгляжу. Отвратительно. Мне же меньше всего хотелось вызывать у него отвращение.
- А что хотелось?
- Что хотелось, - я провела пальцем по влажному боку кружки, в которой остывал травяной чай. И проглотила колючий ком, застрявший в горле. – Хотелось, чтобы он назвал меня дочерью. Чтобы забрал в свой дом. Он ведь большой, здесь столько комнат… в детстве я все пыталась их сосчитать, но всякий раз число получалось другим. Хотелось быть здесь. Жить здесь. Носить его имя. Я старалась ради этого. Всякий раз следила за собой. Осанка. Манеры. Когда мама говорила о манерах, у меня возникало одно желание – завизжать и хряснуть чем-нибудь тяжелым о стену. А вот рядом с Эшби я как-то понимала, что без манер – никуда. Я даже нашла в библиотеке книгу по правилам этикета и заучивала страницами наизусть.
- Вижу, вы были очень к нему привязаны.
И опять этот странный взгляд. Вот не нравится мне, когда люди так на меня смотрят. А главное, понять не могу, с чего это вдруг.
Нашли что-то против Ника?
Но тогда каким боком здесь мистер Эшби?
- Была, - я не привыкла лукавить. – Только… потом Ник уехал учиться, и у меня пропал повод бывать здесь. Я хотела бы, но мама сказала, что хватит надоедать мистеру Эшби. И вообще это неприлично. Глупость, конечно. Я… как-то сбежала из дому, когда узнала, что она собирается меня продать.
- В каком смысле?
Блондинка нахмурилась. А Томас коснулся руки, утешая, хотя надобности в том не было. Но приятно. Слишком приятно. Этак и привыкнуть недолго.
- В прямом. Она тогда торговалась с Дерри, а я услышала. И решила сбежать. Только понятия не имела, куда именно бежать. Денег у меня не было, кругом пустыня. Я пусть из айоха, но в пустыне тогда не бывала подолгу. Вот и решила, что мистер Эшби поможет.
- Погодите, ваша мать…
- По закону айоха, - пояснил человек-гора, и голос его звучал неожиданно мягко. – Верно? Если вы были зарегистрированы, как айоха, ваша матушка могла сослаться на законы племени, которые разрешают и даже, если не ошибаюсь, одобряют ранние браки.
Я кивнула.
- Это же…
- Один из весьма болезненных вопросов, - он все-таки вышел из тени и положил руки на плечи блондиночки, которая разом стала еще более хрупкой и прозрачной. Этак он ее и раздавить способен. И главное, она ничего не имеет против.
Огромный мужчина.
И не пугает?
Или она ему верит? Если так, то зря. Мужчинам верить нельзя. Я точно знаю.
- К сожалению, частенько этими самыми законами пользуются сутенеры.
- Дерри не был сутенером, - не хватало мне, чтобы его память испоганили. – То есть… я сперва тоже подумала не о том. Он был страшным. Старым. И больным. Потом оказалось, что никто не знал о болезни, кроме Оллгрима и драконов, но с драконами я еще только-только знакомилась. Я почувствовала эту болезнь. И испугалась. Зря, конечно. Ему не нужна была женщина, а вот ученик требовался, но брак дал ему право не только учить. Дерри оформил мне нормальные документы.
И блондиночка кивнула.
- А в первый вечер… когда забрал к себе… он купил конфет. Огромную сумку. Сказал, что понятия не имеет, чем кормят детей, но слышал, будто конфетами они не брезгуют, - я улыбнулась, вспомнив, как сидела на старом топчане, перебирая свои богатства.
Нет, конфеты мне есть доводилось.
Ник угощал.
Но вот чтобы столько и сразу… я объелась, само собой, потом маялась животом и еще вся сыпью покрылась. А Дерри ругался. На себя. И тогда, кажется, я подумала, что не стоит его бояться.
Я сделала вдох.
И выдох.
- Эшби, - напомнил человек-гора. – Вы говорили, что сбежали к нему.
- Попыталась. Ушла из дома. Кинулась к усадьбе. Я хотела проситься. Я была готова работать. Ведь работали же и ма Спок, и Джорджина с ее сынком. Если Клайв мог в саду помогать, то я тоже справилась бы. Или в доме. Я ведь все умела, и серебро чистить, и хрусталь протирать нашатырем, и полировать полы. Я готова была перемыть все туалеты в доме, лишь бы оставили.
- Но он не согласился?
Нет.
Я прикрыла глаза.
Тот вечер был холодным. Зима. И ветер с моря. Снег колючий, который застревал в ветвях каштанов. И кора их покрывалась белесым налетом.
Пустая дорога.
Дом. Темные окна. И единственное светлое – в кабинете. Я не стала тревожить дверной молоток, я знала, что кухонную дверь здесь никогда не закрывают, а сейчас в достаточной мере поздно, чтобы ма Спок ушла к себе.
И я вошла.
На кухню.
И с кухни. Я прошла по темному коридору, впервые, пожалуй, испытывая страх, потому как ночью коридор казался бесконечным, а я сама – мелкой и ничтожной. Отступить не позволило упрямство. Я выбралась в холл. И поднялась по лестнице.
Я дошла до кабинета.
Постучала.
И дождалась разрешения. Я вошла и…
- Он делал куклу, - рассказывать о прошлом не так и сложно, главное, не смотреть на тех, кто слушает. Вот лучше смотреть на собственные руки, на красную потрескавшуюся кожу, на заусеницу, что давно раздражает, на старый мозоль, превратившийся в бляшку сухой кожи. – Он иногда делал кукол… не только тех, которые в мастерской, но маленьких. Он лепил лицо, а потом заказывал его отлив из фарфора в мастерской. Волосы вязал сам. И раскрашивал тоже. Очень кропотливая работа. Но куклы получались удивительные.
