Теперь, когда у него появилась Лена, он окончательно забросил друзей и компании, отказывался от приглашений на дни рождения и выезды за город. Не то чтобы он был против – нет! Хотя время, проведенное с ней, все равно было дороже, чем все остальное.
Постепенно стал прогуливать репетиции. Свидания с ней были важнее! Естественно, Градов злился, орал в трубку, материл его последними словами:
– Из-за тебя все рушится, ты понимаешь? Если ты уходишь – вали! А если нет – изволь прийти на репетицию! Я выбил два концерта, понимаешь? Два, Тур! И нам еще заплатят! А ты сачкуешь! Короче, или приходишь, или… прости! Дружба дружбой, а денежки врозь! Да и не в деньгах дело, как понимаешь!
Градов звонил еще месяца три. Туров то приходил в подвал, то прогуливал… И, окончательно обидевшись, Градов звонить перестал. А вскоре Туров узнал, что ему нашли замену. И, честно говоря, испытал облегчение. Но все же в душе переживал. Пусть все это фигня, и они дураки, пусть никто из них не умеет играть по-настоящему, пусть таких, как они, тысячи, пусть. Но сбывалась мечта – он играл на барабанах! Стучал! А потом все похерил. Сам виноват, на Градова обид не было – Градов был прав. Это он всех подвел. Он, Алексей Туров. Обязательный, как считалось, человек. Но, по большому счету, он ни о чем не жалел – важнее Лены ничего в его жизни и быть не могло!
Иногда на свободную квартиру или в общагу ехать Лена отказывалась. Ее короткое «нет» захлопывало дальнейшие уговоры. Впрочем, он не особенно и уговаривал. Нащупывая ключи от внезапно обломившейся квартиры, терзался раздумьями – почему? Почему она отказалась, почему не захотела поехать? Ведь ключи доставались с невероятным трудом.
Когда пришла весна и стало тепло, все упростилось – теперь можно было просто шататься по Москве, если у него были деньги – зависать в кафе, кататься на аттракционах в Парке культуры или в Сокольниках, ходить в кино, ездить на речку.
В общем, под каждым им кустом был накрыт и стол, и дом.
Про свою семью Лена ничего не рассказывала. Почти ничего – так, отрывками и обрывками. До одного момента. Он пригласил ее на дачу – в середине июля у мамы был день рождения.
Пригласил, особенно ни на что не рассчитывая. Но, как ни странно, она согласилась.
В общем, двадцатого утром отправились. На станции купили большущий букет георгинов – она сказала, что любит эти цветы, хотя их любят немногие, почему-то считая неживыми, искусственными. Он вспомнил, что мама их тоже не любит, но промолчал.
От станции шли молча, Лена разглядывала маленькие садовые участки и крошечные, в два окна, фанерные домишки.
– Садовое товарищество, – смущенно тарахтел Туров. – Не твои важные Снегири! Здесь обычный люд, инженеры, врачи. Сажают свой укроп и умирают от счастья. Мои, кстати, тоже – не обессудь!
Она посмотрела на него с удивлением:
– Ты что, оправдываешься?
Ему стало стыдно.
Нет, своими родителями он только гордится – хорошие люди, скромные труженики, образованные – словом, интеллигенция. Да и вообще у них прекрасная, дружная и понимающая семья! Наверняка они найдут с Леной общий язык – в своих он и не сомневался!
Родители встретили их с нескрываемой радостью. Усадили за стол на террасе, накрыли чай с еще теплыми пирогами, отец приволок миски с только что собранной смородиной и крыжовником.
Мама поглядывала на Лену исподволь, вопросов никто не задавал – его «старики» тактичные люди.
Гостей ждали вечером.
Мама принялась хлопотать на кухне, отец, как всегда, ковырялся в саду. А Лена, громко зевнув, спросила, где можно прилечь.
Туров сразу засуетился, начал рыться в шкафу, отыскивая белье поновее, потом тщательно стелил кровать в своей комнате, и тут поймал мамин взгляд – она смотрела на него с жалостью.
– Не суетись, – тихо сказала она.
Он страшно смутился, как будто его застукали за чем-то неприличным, и что-то буркнул в свое оправдание – гостья ведь.
Лена легла, а он пошел на кухню.
– Спит? – усмехнулась мама, вымешивая в миске тесто.
Он беспечно ответил:
– Ага!
Чтобы избежать дальнейших вопросов, отправился в сад, к отцу, – тот вопросов точно не задаст.
Вечером пришли соседи по даче, приехали на стареньком «Москвиче» Харитоновы, родительские друзья юности. Дядя Валера и тетя Лера, тезки, вечная тема для шуток.
Туров знал, что Харитоновы, да и Туровы мечтали породниться – харитоновская Катька, подружка детства, по негласной договоренности была назначена ему в невесты. Ему было смешно – Катька, белобрысая и конопатая, курносая и смешливая, верный друг и участник детских шалостей и проказ, в невесты никак не годилась. Став подростками, они почему-то начали друг друга стесняться.
Лена проснулась к вечеру, когда все уселись за стол.
Черные джинсы, темная майка.
Туров видел, как все удивленно переглянулись.
А его любимая с нескрываемым удивлением оглядывала стол. Обычный стол, такой, как всегда накрывали для гостей – салаты, пироги, рыба под маринадом, отварная картошечка, посыпанная укропом, – мелкая, с орех, но своя, отец очень гордился. Селедочка – как без нее, – мамины соленья под водочку. Тушеная курица с овощами. Вкусно – язык проглотишь! У мамы всегда и все вкусно.
Проголодавшийся Туров наяривал от души. До той минуты, пока не поймал Ленин взгляд – удивленный, немного брезгливый. Еле проглотил то, что было во рту. Спасибо, что не подавился. Глянул в ее тарелку – малосольный огурчик, одинокая картофелина, ополовиненный кусок селедки.
Ему стало стыдно. Жру как подорванный, кретин. Она всегда была равнодушна к еде. Ела мало, без всякого аппетита – поклюет, как птичка, и все, сыта.
– Пройдемся? – шепнул он ей. Аппетита как не бывало.
Кивнув, Лена встала из-за стола.
Короткое «спасибо», никаких там «очень вкусно» или чего-то подобного.
Он видел, как мама посмотрела на нее – не приняла. Впрочем, маму можно было понять.
Был теплый, немного душноватый вечер, и Туров повел Лену на озеро, над которым стоял туман, гудели уставшие за день шмели, вяло стрекотали стрекозы, негромко всхлипывала, словно жалуясь, какая-то птица.
На озере никого не было. От тишины немного звенело в ушах.
Скинув футболку и джинсы, Лена обернулась:
– Идешь?
Туров, скисший и погрустневший, покачал головой:
– Потом.
Пожав плечами, она вошла в воду – длинная, худая, с остро торчащими лопатками, с беспомощной тонкой шеей, узкими, подростковыми бедрами – такая родная и такая далекая, что у него защемило сердце.
Лена плыла к другому берегу, плыла красиво, ровно и плавно, и в серой дымке были видны ее тонкие руки и ее голова, но она отдалялась от него все больше и больше, и он почему-то заплакал.
