Амир принимал ее помощь спокойно: «Прости, но ты сама этого хотела». А влюбленная Катька была готова на все.
Однажды вечером, внимательно разглядывая ее, усмехнувшись, спросил:
– А если я попрошу тебя прыгнуть с пятого этажа? Прыгнешь?
Засмеявшись, Катька кивнула:
– Если тебе надо, то прыгну!
Амир скрутил папироску и, затянувшись, наставительно произнес:
– Дура ты, Катька. Набитая дура. Ну разве так можно? И вообще, как это: «Если тебе это надо»? При чем тут я? Или кто-то другой? Ты должна делать то, что нужно тебе! А на всех остальных наплевать!
Растерянная Катерина беспомощно лепетала:
– Это потому, что я люблю тебя! Так люблю, что готова на все.
– Себя люби, Катя, – посоветовал Амир. – Себя ты должна любить больше всего, себя. А всех остальных, – он усмехнулся, – ну так, по желанию.
– А ты? – с замиранием сердца спросила Катя. – Себя любишь больше всех? Больше родителей, сестер, дедушки с бабушкой?
Он ответил без промедления:
– Ну разумеется! А ты сомневалась? Запомни, Катька, доля здорового эгоизма необходима: в первую очередь думай о себе. О себе, о своей карьере, о своих удобствах, о своих желаниях и предпочтениях! Тогда все получится. Ну, поняла?
Так все и получилось – восточный красавчик думал в первую очередь о себе и через год женился на дочке партийного босса. В ту пору Катька была беременна.
Саша помнила – разве такое забудешь: ранняя осень, конец сентября, уже отступило короткое и теплое бабье лето, на улице было промозгло и холодно. Они сидели на веранде детского садика, чтобы хоть как-то укрыться от дождя и ветра. Катька ревела, а Саша, гладя ее по рукам, ревела вместе с ней.
Предлагала разные варианты – пойти к нему и поставить в известность, потому что гордая Катька беременность скрыла. Пойти к его невесте и рассказать ей. Пойти в деканат и чтобы его отчислили!
– Никуда я не пойду, – сквозь рыдания проговорила Катька. – Да пошел он! Ни слова не сказал, сволочь, ни слова про свадьбу! Я от ребят все узнала.
Саша уговаривала ее рассказать Амиру о будущем ребенке:
– А если все изменится, когда он узнает? А если он все же любит тебя?
Катя решительно отказалась:
– Зачем? Он меня уже предал. А что будет дальше? Жить и ждать от него очередного предательства? Нет, не хочу. Как-нибудь справлюсь, не утоплюсь и не повешусь, много чести!
Через две недели Саша отвезла Катьку на аборт. Трясясь от страха, ждала ее в больничном скверике. Через пару часов из боковой двери, пошатываясь и держась за стену, вышла бледнющая, перепуганная Катька.
Саша поймала такси. Поехали к ней – повезло, матери не было дома. Уложив Катерину в кровать и укрыв двумя одеялами, Саша принесла горячего чаю и сладкую булку, намазанную маслом, – любимую Катькину еду. Катька есть не стала. Лежала, отвернувшись к стене. На вопросы не отвечала. Но самое главное – не плакала! Вот это пугало больше всего. Скорая на слезы подруга не выдала ни единой слезинки.
Почти неделю, до самого возвращения матери из санатория, они жили вдвоем.
Катька понемногу пришла в себя. О нем – по имени Амира больше она не называла – и о том, что произошло, просила не говорить:
– Было и прошло, не я первая, как говорится. – На прощание, громко всхлипнув, обняла Сашу: – Если бы не ты, Сань, я просто бы сдохла.
Больше ни разу они про Амира не говорили, как будто стерли резинкой из памяти.
Саша удивлялась и восторгалась: «Я бы так не смогла, поносила бы его последними словами, посылая проклятия. Ты, Катька, кремень».
Катерина сползла с дивана и подошла к окну.
– Ну и черт с ними, с мужиками. Любовь – не любовь. Теперь уж какая разница? Слушай, а давай по бокальчику красного для лучшего сна?
– Давай. Впрочем, сну это вряд ли поспособствует. Но можно попробовать.
* * *
Сна не было ни в одном глазу. Саша вспомнила, как заболела Зоя – лежала в кровати и тихо стонала. Как же Саша тогда испугалась! Глухая деревня, врача не дождешься, в соседнем селе жила фельдшерица, давно ушедшая на пенсию, но по-прежнему обихаживающая окрестные деревни.
– Зоя Николаевна, – шептала Саша, – давайте я сбегаю за медсестрой? Вам очень плохо?
Зоя молчала отвернувшись к стене.
Саша осторожно дотронулась до ее плеча:
– Зоя Николаевна! Вы меня слышите? Чем вам помочь?
Кажется, еще никогда в жизни ей не было так страшно.
– Уйди, – сквозь зубы простонала Зоя, – этим ты мне очень поможешь.
Саша сидела на крыльце и ревела. Что делать? Бежать на автобус, чтобы со станции позвонить отцу? А если в это время с Зоей случится что-то страшное? О господи, только не это! Ее обвинят в Зоиной смерти.
Сообразила – сбегала за соседкой тетей Тамарой. Охая и ахая, та прибежала к ним в дом. Зоя по-прежнему лежала не двигаясь.
– Зойка, – закричала Тамара, – живая? Зойка! Не померла?
Зоя медленно повернула голову. Саша ужаснулась ее бледности и запавшим, потухшим глазам.
– Живая! – с облегчением проговорила Тамара. – Да что с тобой? Что делать-то, господи? Сашка, – сообразила она, – беги до Куцов! У Витьки мопед, пусть вызывает неотложку! Да беги ты, дурында! Видишь, совсем она никакая!
Витька Куц, известный пьяница и мучитель семьи, как ни странно, был трезв – уже удача! – и движок его мопеда моментально взревел.
Неотложка приехала через два часа. Вкатили какие-то уколы, сказали, что это приступ поджелудочной: «Наверняка чего-то наелись, женщина! Грибы? Нет?» И с неохотой предложили больницу, от которой Зоя решительно отказалась. К вечеру ей стало полегче.
Утром Саша сварила овсянку, посушила белую булку, заварила чай и все отнесла в Зоину комнату.
Зоя кивнула:
– Спасибо.
Три раза в день прибегала Тамара, но от нее были только шум и суета, и Зоя болезненно морщилась.
Потом приехал отец и забрал Зою в Москву. Саша осталась одна.
Одной было здорово и совсем не страшно. Она подолгу спала – теперь ей некого было стесняться, – питалась бутербродами и заваривала себе растворимый бразильский кофе, который обожала.
Через четыре дня ее одиночество нарушила Катька – выяснилось, что отец позвонил матери, и та, конечно, заверещала:
– Как ты мог оставить ребенка одного? Да как она там справится? Это же деревня, Володя! Нет, тебе нельзя доверять, что значит – попросила? Что значит – жара и в городе нечего делать? Срочно привози ее в Москву!
Чувствуя себя виноватым, отец оправдывался, но поехать в деревню не мог – во‐первых, работа, а во‐вторых, Зою положили в больницу.
