Интересно, каково это – оказаться в такой день в центре внимания. В Сейнтстоуне весь город собирается только на церемонии нанесения знаков. Меня вдруг пронзает страх за Обеля и Оскара. Надеюсь, с ними не случится ничего плохого. Они справятся. Сейчас не время отвлекаться на мысли о Сейнтстоуне. Теперь мой дом здесь.
– Начинается, – шепчет Галл, прерывая мои размышления. – Слушай.
Соломон и Тания гордо и в то же время как будто защищая его берут Фенна за руки, и Соломон произносит короткую речь:
– Белия, основательница нашего города, показала нам, как отбросить старое и войти в новую жизнь, оставив позади ошибки прошлого и глядя только вперёд. Так же, как она вошла в эти воды, Фенн окунётся в озеро. И так же, как волны пробежали над головой Белии, они омоют Фенна. И так же, как Белия бросила тяжёлые камни в озеро, Фенн, отягощённый грехом, оставит в воде эти одежды вместе с ошибками прошлого. Он вернётся к нам свободным. И когда его глаза устремятся к берегу, мы благословим его. Ибо он завоюет для нас свободу и благословение, которых мы жаждем.
Грех, грех, всюду грех. И Галл всегда с таким застывшим лицом поднимает с земли камни, нагружая и без того полный мешочек у пояса. Сегодня сомнения надо гнать подальше. Я должна попытаться понять, а не критиковать обычаи. Кстати, а что сказала бы об этом Мел? Поняла бы она эту традицию? В Фетерстоуне любят свои истории ничуть не меньше, чем Мел любит наши.
Тания и Соломон кладут ладони на склонённую голову Фенна.
– Собирал ли ты свои грехи, сын? – спрашивает Тания.
– Да.
– Носил ли ты их с собой – тяжесть собственных ошибок?
– Да.
– Вложил ли ты их в свои одежды, как символ греха, отягчающего душу?
– Да.
– Намерен ли ты жить, следуя законам добра и справедливости до конца жизни?
– Да.
Люди придвигаются ближе, и стоящие рядом тоже кладут руки на голову Фенна.
– Как мы разделяем с тобой наши грехи, так мы разделяем твоё искупление. Как мы разделяем с тобой наши грехи, так мы разделяем нашу славу.
Потом все отходят, и Фенн поворачивается к воде.
– Да будем мы все свидетелями дня возрождения Фенна. Взглянем, как он войдёт в воды. Помолимся за его успех и обретение свободы. Возрадуемся искуплению для всех.
Все стоят неподвижно. И только вода шелестит по камням, то накатывая на берег, то отступая. Фенн сжимает руки в кулаки, и я невольно вздрагиваю. Он входит в воду, словно не замечая холода, не останавливаясь и ни разу не вскрикнув. Подол его туники темнеет от воды, но Фенн идёт дальше – шаг за шагом. Метрах в десяти от берега вода доходит ему до плеч. Он не останавливается. Вот бы увидеть его лицо! Фенн на мгновение замирает, потом делает глубокий вдох и скрывается под водой.
Мы ждём.
Ждём, пока волны от того места, где нырнул Фенн, доходят до берега. Ждём, пока задержанное дыхание не вырывается из моей груди. Ждём… И я хватаю Галл за руку, в полной уверенности, что больше ждать нельзя. Но она отвечает мне спокойным взглядом на невысказанное «Его надо спасать!». И в это мгновение голова Фенна появляется над водой.
На берегу все облегчённо вздыхают, у многих по щекам струятся слёзы. Фенн плывёт к нам и встаёт на дно, не отводя глаз от берега, и вместе со всеми я вижу его плечи и грудь – сначала тонкую полоску кожи, потом всё шире и шире – Фенн выходит из воды без туники.
Галл с обожанием смотрит на брата, её лицо сияет. Опустив голову, я замечаю под ногами белый камень, и на меня нисходит озарение.
Камни.
Туника не зря так странно покачивалась над коленями Фенна. В день рождения здесь зашивают камни в подол туники и погружаются в воду. И те, кто достоин, готов отринуть грехи, сбрасывают тяжёлые одежды в озеро и выходят к новой жизни. Как Белия, которая когда-то разбила в этом озере своё проклятие.
Фенна закутывают в разноцветные полотенца и одеяла, и я вдруг вспоминаю папу и синее покрывало, которым его накрыли после смерти. Фенн согревается, и его кожа розовеет, но мне видно, как дрожит его подбородок. Наверное, у него зуб на зуб не попадает от холода. Фенну вкладывают в руки зажжённый факел, и он ведёт нас обратно в город. Юноша идёт как победитель, облачённый в праздничные одежды, очищенный от грехов. Он един со своим народом.
У меня в груди разрастается странное чувство. Такая искренняя вера в чудо и чистая радость заразительны. Фенн словно родился заново.
«Всё это ложь и чепуха, – скажет Лонгсайт. – Это неправильный путь. Так нельзя». Но, глядя на Фенна, которого переполняет счастье, мне хочется спросить: «А кто решает, где истина, а где ложь?»
Чуть позже, стягивая одежду и дрожа в нетопленой спальне, я смотрю на свои метки. Наверное, я не так уж отличаюсь от Фенна. Мои грехи всегда со мной, а на коже отображены далеко не все из совершённых ошибок. Перед глазами встаёт лицо Фенна: он сиял от счастья, выходя из озера, ступал легко, будто собираясь взлететь. Так я чувствовала себя лишь однажды. В тот день, когда вышла на заснеженную площадь с татуировкой во́рона на груди. Тогда меня пьянил покой. Но тот день стал началом войны.
Я не знаю, во что верить. Знаю только, что сегодня я испытала настоящее потрясение. Мои грехи никогда не оставят меня, мне никогда от них не освободиться. Эти ошибки не вычернить на коже и не сложить в мешочек у пояса. Мои грехи – в моей душе, они сжимают моё сердце, пускают корни в моей груди, опутывают всё моё тело злом и бесчестьем.
Глава двадцать вторая
Вечером у костра говорят только о Фенне и его дне рождения. Праздник уже начался. Собравшиеся ритмично хлопают в ладоши и приветствуют Фенна радостными криками. Я тоже невольно улыбаюсь, забыв даже о ноющем от голода животе. Когда у огня собирается весь город, Соломон встаёт, и каждая семья приветствует Фенна своим ритмом, хлопая по земле ладонями. Это звучит как биение сердца, ноги сами рвутся танцевать.
Галл тоже отстукивает свой ритм, и я присоединяюсь к ней. Она дружески улыбается мне, но глаза её устремлены на Фенна, который переходит от семьи к семье как особый подарок. Он улыбается, разговаривает со всеми, танцует и идёт дальше. Сегодня он смотрит открыто, щедро делится со всеми радостью. Когда Фенн поворачивается к огню и испускает первобытный рёв в золотистых отсветах пламени, ему вторят радостные крики друзей.
Позабыв обо всём, я тоже радуюсь, подставляя тёплым поцелуям огня глаза, губы и щёки. Дрова трещат, пламя гудит, и на мгновение я с ужасом вспоминаю Дворец правосудия и языки пламени, пожирающие книгу отца. Тряхнув головой, я прогоняю видение и напоминаю себе, что тогда сгорела не папина книга. Я даже не знаю, что случилось с книгой моего отца. Не знаю, сказали ли мне правду Мел и мэр Лонгсайт. Если они не солгали, для папы не всё потеряно. Даже рядом с жарким костром я вздрагиваю от холода. Я отвернулась от Сейнтстоуна. Что, если этим решением я навсегда лишила папу последней надежды на спасение и память потомков? Да и важно ли это теперь?
