Инесса умолкла.
— За что вы так ненавидите Дарью Ларскую? — спросил Игнат.
— Она мне причинила много боли, — серьезно ответила Инесса. — Одним своим существованием и своими шпильками, постоянными подколками в мой адрес. — Даша широко открыла глаза. — Я все записывала. Вы… вы ведь можете выполнить мою просьбу?
— Если это не идет вразрез с законодательством Российской Федерации…
— Ничего противозаконного, как ни странно. — Инесса помолчала. — На Ленинградском вокзале в камере хранения лежат некоторые мои личные вещи, и я бы не хотела, чтобы они попали в чужие руки. Я увезла их из квартиры, но на дачу не отвезла — не хотела, чтобы Ники видел. А тащить их в офис вообще не хотелось. Там Квасневский рыскал и его охранники. Как мы его денежки слямзили, так он из «Метрополии» и не вылезал. Я думала, что не выдержу. Ходит, смотрит, двусмысленности говорит. По десять раз на дню я думала, что все, пропала. Знаете, я параноик насчет таких вещей. Я хотела забрать эти вещи перед вылетом, но… не сложилось. Милиции от них никакого проку, это только мое. Даже не мое и Ники — только мое. Вы, наверное, человек, который считает себя честным. Дайте мне слово, что достанете их оттуда и отдадите Дарье Ларской, а уж она пусть делает с ними все, что захочет. Дайте слово, и я скажу вам номер и код ячейки.
— Да, я вам обещаю, что передам эти вещи лично в руки Дарье Ларской. Если это не какая-нибудь бомба и не порошок сибирской язвы.
— Хорошо бы! — засмеялась Инесса. — Увы, нет. Там кое-какие любопытные записи и фотографии, Дашеньке будет интересно. И спасибо за то, что меня выслушали. Теперь я знаю, что надо делать. А вы ведь не всерьез предлагали мне адвоката, правда?
— Нет, не всерьез. Артем не взялся бы вас защищать.
— Что ж, у каждого свои интересы. И передайте Дашеньке, что она как была мокрой курицей, так и осталась. Она способна прохлопать любое счастье и не понимает, что надо хватать, а то убежит. Ей все слишком легко доставалось, вот она и зажралась. Ничего, пусть теперь помучается. Она не ценила Ники, а я… я его любила. А он любил меня. Такая любовь… она стоит всей жизни. Как жаль, что все так паршиво заканчивается.
Запись оборвалась.
— Тут ее увели. Больше она мне ничего не сказала.
— Где эти вещи? — тихо спросила Даша.
— Игнат, ты проверил? — осведомился Березин.
— Разумеется. Никаких следов сибирской язвы, и бомб тоже нет. В кои-то веки госпожа Позднякова не соврала. — Соколов открыл портфель и достал оттуда коричневый бумажный пакет. — Вы уверены, Дарья Владимировна, что хотите посмотреть это прямо сейчас?
— Дайте сюда, — сказала Даша железным тоном, и Игнат поспешно протянул ей пакет. Роман хмыкнул — знай наших!
Даша зашуршала коричневой бумагой, и на колени ей выпали и веером разлеглись цветные фотографии. Даже со своей койки Роман видел, что на них. Инесса с Ники. Дарья сложила фотографии пачкой, потом начала перебирать их, одну за другой. Закончив, молча протянула фото Роману. Тот быстро просмотрел их. Ники и Несси на пляже, на Средиземном море. Ники и Несси около Эйфелевой башни. Ники и Несси во дворе на даче — видимо, фотографировали, поставив аппарат на автоматическую съемку. Вдвоем, по отдельности, Ники и Несси. Другая жизнь, другая любовь. Глаза у Даши были горькие и темные.
Да, больнее всех нам могут сделать только близкие люди…
Дарья, тем временем, вытащила из пакета толстую тетрадку, раскрыла, рассеянно полистала, покачала головой и передала Роману. Игнат, разглядывавший фотографии, нахмурился. Березин перевернул несколько исписанных бисерным почерком страниц.
«Сегодня Дашка сказала, что ее не привлекает отпуск на море. Ха, кретинка! И слава богу. Мы с Ники уже заказали себе билеты на пятницу. Эта дура поедет в свой любимый Питер, а мы улетим к сказочному берегу и будем там вдвоем, только вдвоем! Как обычно, летим на разных самолетах. Как же мне надоела эта конспирация. Ненавижу Дашку, хоть бы она сдохла».
И дальше, дальше… Множество исписанных страниц — все обиды, всё то, что Инесса считала обидами. «Я ей когда-нибудь обязательно отомщу, я придумаю! Ники незачем знать». Березин отложил тетрадь. Нет сил это читать, лучше сразу сжечь. От бумаги веет такой ненавистью…
— Что было дальше? — спросил он у Игната.
— Дальше было интересно. Едва мы с Артемом покинули здание, распрощались, и я пошел к своей машине, мне явилось видение в черном похоронном костюме от Гуччи. Видение поинтересовалось, не могу ли я уделить несколько минут господину Квасневскому, который поджидает меня, сидя вон в том джипе. Разумеется, не внять столь настойчивой просьбе я не смог. С Квасневским мы действительно беседовали несколько минут. Он поинтересовался, действительно ли мы собираемся защищать Позднякову, и я сказал, что нет. Он посоветовал мне поделиться результатами расследования, и я ему кое-что пересказал. Все равно, думал я, Позднякова со дня на день подпишет признание, и Квасневского так и так будут трясти. А может, и не будут.
— Не думаю, что следовало это делать, — протянул Роман. Игнат пожал плечами.
— Помилуй, а что еще мне оставалось? Рядом сидел криминальный авторитет, который мог лениво шлепнуть меня прямо там, не выходя из роли кардинала Ришелье. Авторитет, который потерял сто двенадцать миллионов, и которому уже доложили, что мы с госпожой Поздняковой долго беседовали. Разумеется, я ему рассказал, куда канули его денежки. Я не святой, а в органах уже давно не служу. Я, может, жениться хочу, и ты предлагаешь мне молчать?
— Нет, что ты. — Роман еле сдержал неуместный сейчас смех. — Продолжай.
— Когда Квасневский узнал, что его миллионы уплыли на Каймановы острова, он сердечно поблагодарил меня и отпустил с миром. И тоже велел передать привет госпоже Ларской, а также сочувствие по поводу того, что она жила в окружении таких негодяев. «В наше время, — пафосно заявил он, — так мало осталось правильных людей!»
Что ж, если что и сумел вынести Роман из недолгого общения с Квасневским, с его стороны Даше неприятностей можно не ждать.
— После этого я поехал на вокзал и забрал вот эти вещи, добрался до «Дюралекса» и отдал их нашим ребятам на экспертизу. Заодно разрулил несколько вопросов. Хорошо быть большим начальником, Березин! Лежи себе на коечке сколько хочешь. А мы, бедные трудовые лошадки, носимся как угорелые…
— Вот и Сашка так иногда говорит, — неожиданно подала голос Даша. — В минуты особого ехидства.
Роман никак не мог понять, что с ней творится. Не плачет, сидит в кресле прямо и даже слегка улыбается. Он чуть приподнял брови, Даша ответила, еле заметно покачав головой: «Потом».
— А затем наступила ночь, и я лег поспать. Но в шесть утра меня телефонным звонком разбудил Михалыч, сообщивший, что Позднякова повесилась. Не оставила ни записки, ни признания, ничего. На предварительных допросах из нее мало что вытрясли, да и что они успели, за два дня-то? — Игнат скривился и помахал диктофоном. — Короче, единственным полным признанием обладаем только мы, а цифровая запись, да еще несанкционированная, доказательством в суде не является. И кого судить? Некого. Квасневского теперь в жизни не прижмут, и раньше-то шансов было мало. Что станет с «Метрополией», неясно. Квасневский вряд ли откажется от «прачечной».
