Но сон не шел к Джорону. Он был рассержен. То, как Миас использовала его историю в качестве инструмента для манипуляции Индилом Каррадом, наполняло его яростью, причины которой он не понимал. Она отнеслась к памяти его отца так же равнодушно, как Рион Каррад к его жизни. С гневом мешалась тревога. Сапожник снял с него мерки, чтобы сделать хорошие сапоги, а портной – сшить куртку и штаны, но у Джорона не было возможности за них заплатить. Он уже давно пропил все свое железо. Как он сможет сказать об этом Миас, когда придет время?
Но сквозь обиду и дурные предчувствия пробивалось нечто другое: возбуждение. Аракисиан. Никто из ныне живущих не видел живого кейшана, и то, что он сможет стать одним из немногих, кому доведется взглянуть на потрясающего зверя, наполняло Джорона благоговением. О, он не сомневался, что их миссия будет очень опасной. Но если человеку суждено умереть, это будет достойная смерть. Морской дракон!
А если он каким-то образом сумеет доставить его кости в Бернсхьюм? Если что-то и поможет ему покинуть черный корабль, то именно такая удача. Может быть, Каррад и Миас стремятся к окончанию долгой войны, может быть, это достойное желание, настоящая мечта. Но мечта, а жизнь на Ста островах учит тому, что они никогда не сбываются. Жители Ста островов сражаются, чтобы себя защитить, а обитатели Суровых островов убивают ради удовольствия. Мысль о том, что между ними может когда-нибудь наступить мир, напоминала один из капризных трюков Девы, которые она любит устраивать слишком наивным людям.
И каково его место при таком раскладе?
Кому он будет хранить верность?
Только представить себе – сдать двух предателей и тело кейшана? Отомстить Индилу Карраду, и тогда его будут уважать. Он станет важной фигурой. Конечно, Миас придет конец, но почему это должно его волновать?
Речь не об уважении, мальчик, речь о верности.
Голос отца.
Так или иначе, но он увидит аракисиана.
Джорон все бы отдал, чтобы разделить это переживание с отцом.
Он вертелся на сырой кровати в доме на Рыбном рынке, с нетерпением ожидая момента, когда Глаз Скирит заглянет в комнату и Миас начнет новый день. И, когда это произошло – внутрь проникло копье слепящего света, полное золотой пыли, – он не отдохнул, но был полон энергии. Пока Миас мылась в тазу с грязной водой, он расхаживал взад и вперед, и доски из джиона жалобно поскрипывали у него под ногами.
– Если тебе так хочется ходить, подойди к нашей двери и выясни, что там снаружи, – сказала Миас.
Джорон остановился и наморщил лоб.
– Что?
– Просто сделай, как я сказала.
Джорон открыл дверь и с одной стороны от проема обнаружил пару сапог – он понятия не имел, как они туда попали; возможно, простояли всю ночь. Как он мог не услышать, что их принесли?
– Мои сапоги? – спросил Джорон.
– Разве я не говорила, что хранитель палубы должен ходить в сапогах? – спросила Миас.
– Да, но я хочу с сожалением признаться, что…
– Вопрос с деньгами уже улажен. – Она махнула ему рукой, потом подняла ее и стала мыть тряпкой подмышку. – Так что можешь их надеть. Сначала, пока ты к ним не привыкнешь, они будут немного жать. У тебя на ногах появятся мозоли, но тебе придется это перетерпеть. Сегодня тебе нет смысла мыться, – добавила она, – поскольку твоя одежда ужасно воняет, какой бы чистой ни была кожа под ней, но до нашего ухода сюда доставят более подходящую. И теперь ты будешь чистым, даже если мне придется каждый день швырять тебя в море. Ты теперь офицер, тебе понятно?
Джорон кивнул, но эта женщина умудрилась снова его смутить.
– Тогда надевай сапоги, – сказала она, – а потом найди еду. Под отворотом одного сапога должна лежать монета, таков был уговор.
В Бернсхьюме царили суета и шум, но найти еду оказалось совсем несложно. Хотя Глаз Скирит едва успел проснуться, торговцы уже вышли на улицы, и вонь гниющей рыбы с рынка мешалась с ароматами пекущегося хлеба и жарящегося мяса. И если еда пахла не слишком аппетитно, она хотя бы не воняла, как рыбный рынок по ночам. Джорон купил два пирога с рыбой у самой чистой торговки, женщины с изуродованной челюстью, и вернулся обратно. Миас вышла ему навстречу, когда он подошел к двери с набитым пирогом ртом, его не волновало, что в нем полно костей, зато он был горячим.
– Спасибо, хранитель палубы, – сказала она, забирая пирог, и он кивнул. – Мы сразу отправимся в доки флота, чтобы проверить, как чинят «Дитя приливов». А оттуда пойдем в гавань, посмотреть на тех, кто вольется в нашу команду. – Она замолчала и поднесла пирог ко рту. – Впрочем, сначала мы займемся другими делами. – Она повернулась и зашагала вперед, продолжая энергично жевать.
Нам предстоит трудный день, сказал он себе и последовал за ней, и очень скоро обнаружил, что начал хромать, как Миас и обещала, сапоги сдавливали пальцы и натирали пятки.
– Нам нужно найти карты, – сказала Миас.
– У меня нет денег, – ответил Джорон.
– Тебе нет нужды постоянно напоминать мне о своей нищете, – сказала она, не глядя в его сторону. – У меня полно денег, и мне они не нужны.
– Разве у тебя не конфисковали все, что ты имела, когда вынесли приговор? – спросил Джорон.
– Только то, что сумели найти, – ответила Миас. – Карты мы получим в Великом Жилище, и не важно, захотят нас там принять или нет.
– А тебя принимают в… – Джорон смолк, когда сообразил, что собрался произнести крайне неприятные слова, но было уже поздно.
Голос Миас, который до этого был вполне доброжелательным, наполнился угрозой, когда она к нему повернулась.
– Ты уже видел, как меня принимали, когда я привела в гавань «Дитя приливов». Вероятно, в Великом Жилище будет так же. Тиртендарн Джилбрин может призвать нас к себе, если меня увидят; тебе следует к этому приготовиться.
Не успел Джорон ответить, как Миас решительно зашагала вперед, и он последовал за ней, несмотря на то, что его ноги отчаянно жаловались после каждого шага по мостовой.
Доки флота были самым крупным сооружением в порту Бернсхьюма и занимали почти всю внутреннюю часть полумесяца острова. Джорон насчитал тридцать кораблей, стоявших на стоп-камнях, и еще четыре в сухих доках, в лесах из камней и костей. И лишь один корабль выкрашен в черный цвет позора. «Дитя приливов» выделялся, как дохлый цыпленок в процветающей колонии, вокруг него образовалось свободное пространство, словно другие корабли его чурались. И даже те, кто на нем работал, казалось, двигались медленнее и с меньшим желанием, чем те, кто трудился на белых кораблях, которые сияли на солнце и звенели от песен рабочих, а «Дитя приливов» поглощал свет, присев на корточки в своей колыбели.
– Кажется, Каррад обещал позаботиться о том, чтобы они хорошо все сделали? Но у меня такое впечатление, что они едва шевелятся, – заметил Джорон.
