Сейчас она просто с облегчением улыбается, заметив меня. Ей явно не хотелось встречаться с Тимоти в одиночку. И неудачный подарок для мамы уже не кажется мне концом света.
– Доброе утро, – киваю я вечно хмурой секретарше.
Она натянуто улыбается в ответ, приветствуя нас:
– Доброе утро. Вас ждут.
В отделанном дубовыми панелями кабинете Тимоти я всегда чувствую себя как в гробу. В просторном, роскошном гробу. Несмотря на нестерпимую жару – на столе редактора хоть яичницу жарь! – у меня по спине пробегает холодок.
Тимоти радушно улыбается нам.
– Дорогие мои, – мурлычет он, обнимая нас по очереди.
Наш редактор молодится, делает вид, что ему ещё нет тридцати, однако нам-то давно понятно – Тимоти скоро сорок. Под стильным костюмом прячется пивной живот, а Ви однажды разглядела намёк на лысину.
– Как я рад вас видеть, девочки. Садитесь, садитесь… вот сюда.
Он кивает на кожаные кресла в углу, рядом с книжными полками, занимающими всю стену, до самого потолка. Одна из полок явно сделана из крышки большого концертного рояля, где место струн и молоточков заняли ряды книг. Мои родители тоже любят такую вычурную мебель. По мне, так полный отстой.
На столике нас дожидается кофейник, чашки и шоколадное печенье. Я опускаюсь в кресло рядом с Виолой, откидываюсь на спинку и сдвигаю солнцезащитные очки на лоб. С Тимоти надо держать ухо востро, никогда не давать слабину. «Главное, правильно выбрать маску и не снимать её, что бы ни случилось, – как говорит папа. – Пусть мир видит тебя такой, какой ты сама хочешь себя показать».
Тимоти садится напротив.
– Элис, ты восхитительна! – выдыхает он, расплываясь в улыбке. Его зубы так нестерпимо сияют белизной, что мне хочется снова опустить на глаза тёмные очки. – Когда по «Песни повешенных» снимут фильм, мы непременно подыщем тебе в нём роль, хоть бы и небольшую. Кого-нибудь из гемов, естественно. Это привлечёт к тебе новых обожателей.
Я вежливо улыбаюсь в ответ.
«Какие глупости. Всем известно, что мы с Виолой просидели целый год в четырёх стенах, а скоро начинаем учиться в университете».
Тимоти смотрит на Виолу и продолжает:
– Дражайшая Виола, как себя чувствует твой брат?
– Без изменений, – отвечает она.
Я стискиваю её руку в знак поддержки, но мне и самой нужно ощутить рядом родную душу. От тоски по Нейту у меня болит сердце.
Тимоти печально вздыхает.
– Мне очень жаль, правда, я так тебе сочувствую.
Но в следующее мгновение его грустные, как у спаниеля, глазки мгновенно меняют выражение – Тимоти пугающе быстро переходит к делу.
– Итак… я пригласил вас, чтобы обсудить кое-что очень важное с глазу на глаз. – Он берёт кофейник, наклоняет носик над чашкой, но замирает в последний момент, будто собираясь открыть страшную тайну: – Вашу следующую книгу.
«Вот так сюрприз!»
У меня даже голова слегка закружилась.
– Да! Мы с Виолой тоже об этом думали. Наша подруга играет на виолончели, и мы могли бы развернуть сюжет на фоне симфонического оркестра…
Тимоти смеётся.
– Нет, нет, что вы? Пора завершить трилогию «Танец повешенных».
Мы с Виолой ошеломлённо переглядываемся. У Ви странное выражение лица: не понять, о чём она думает. Знаю, что Виола даже говорить о третьей книге боится. Я особо не расспрашивала. Не хотела лишний раз мучить. Ей и так досталось – Нейт в коме, родители сходят с ума от беспокойства.
Виола, кажется, лишилась дара речи, застыла – иначе её гробового молчания не объяснить.
Я отвечаю:
– «Танец повешенных» не трилогия.
Тимоти подаёт мне чашку кофе. Чертовски горячо, но я буду не я, если покажу, что обожглась.
– Да ладно, Элис, – оценивающе глядя на меня, цедит он. – Это антиутопия. Бог любит троицу – и в горе, и в радости.
К Виоле наконец-то возвращается голос, и она прерывисто произносит:
– Третьей книги не будет. Мы написали вторую и заключительную часть дилогии, и вам это известно. Название выбрали соответственно – «Песнь повешенных», что-то вроде лебединой песни. Персонажи теперь живут в мире, который им нравится. Там и Нейту было бы хорошо. Я понимаю, всё это звучит слегка безумно, но…
Тимоти таращится на нас, как будто сейчас завопит: «Да, чокнутые мои, безумнее некуда!»
– Мы хотим, чтобы у книги был счастливый конец, и в этом нет ничего ужасного, – сообщаю я.
Виола благодарно улыбается.
– Но хотя бы выслушайте меня! – Тимоти молитвенно складывает руки. – «Песнь повешенных» вышла всего два месяца назад и мгновенно завоевала международную популярность. Вы превратили антиутопию в утопию. Однако осталась одна маленькая проблемка. – Он отхлёбывает кофе, нагнетая напряжение. – Утопии – отстой.
– Прошу прощения, я не ослышалась? – церемонно интересуется Виола.
С ней такое бывает, если ошарашить хорошенько. Ви как будто стареет лет на пятьдесят и разговаривает как моя бабуля.
– Это общеизвестный факт, – кивает Тимоти. – Вы же видели вчерашнюю рецензию? К мнению «Антиутопии дейли» прислушивается слишком много читателей, и мы не можем притвориться, что ничего не заметили.
– Рецензия – всего лишь чьё-то мнение, – изрекает Виола, вспомнив слова Кейти.
Тимоти скептически поднимает брови.
– Критики в чём-то правы. Наш мир страшен, а будущее неопределённо. «1984» и «Рассказ служанки» побили рекорд популярности не на пустом месте. Читателям не нужен недостижимый, сказочный финал. Они хотят читать о своих страхах, о трудностях в своей, более-менее узнаваемой среде обитания.
Тимоти подхватывает тарелку с шоколадным печеньем и суёт её прямо под нос Виоле.
– Угощайся!
– Ой нет, спасибо, – отвечает она.
Забрав у Тимоти тарелку, я ставлю её на стол. Никому не позволено впихивать еду моей лучшей подруге!
– Тимоти, скажи честно, ты эту речь репетировал перед зеркалом? – саркастически интересуюсь я.
– Да, и не раз. Неужели сразу догадались, милые вы мои?
Вот всегда он так. Говорит гадости самым очаровательным тоном. Как будто заворачивает всякую дрянь в разноцветные обёртки. Развяжешь большущий красный бант, аккуратно снимешь сто слоёв папиросной бумаги, а там – дерьмо. Ни больше ни меньше.
– Мы наблюдали за вашими фанатами и в чатах, и в блогах, отслеживали фанфики, смотрели видеоблоги… и пришли к однозначному выводу. – Тимоти встаёт с кресла и направляется к книжной полке-роялю. Мне бросаются в глаза тёмные волоски, пробивающиеся на его гладко выбритом подбородке. – Фандом голоден. А что делают с голодными?
