Мы прошли пост охраны, а затем вошли в дверь. Несмотря на холод снаружи, в доме было душно и темно. Сначала я не понимала причины, но, попытавшись выглянуть наружу, увидела, что все окна закрашены.
Солдат-большевик обыскал меня. Он был чрезвычайно тщателен, но избегал области груди, что я сочла уместным. Ах, сила быть женщиной.
Он выпрямился и посмотрел мне в глаза.
– Мы получили телеграмму, что вы украли магический предмет у коменданта Юровского в Тобольске.
Я упала духом, а мой усталый и холодный разум начал лихорадочно искать ответ.
– Украла? Магический предмет? Я не понимаю, о чем он говорит. Я нашла одну из игрушек моей бабушки в его вещах. Для меня это память… сентиментальное воспоминание.
– Что с ней произошло?
Я постаралась ответить эмоционально.
– Охранники забрали, когда я ехала в поезде.
– Кто из охранников?
– Откуда мне знать? Один из них был одет как большевик.
Его губы сжались.
– Ваши вещи будут тщательно обысканы.
У меня перехватило горло. Я покорно кивнула.
– Конечно. Исполняйте свой долг. – Они будут обыскивать солдатские ранцы? И у Заша?
Он подтолкнул меня вперед, и облегчение разлилось по моим ноющим костям. Юровский телеграфировал. Он знал. Но знал ли он, что заключено в матрешке? Даже я понятия не имела.
Мне не следовало ему подмигивать.
Спотыкаясь, я поднялась по узкой лестнице, пересекла лестничную площадку, где сильно пахло потом, и наконец вошла в гостиную, наполненную голосами. Сначала я увидела побеленные окна и поразилась тому, как запотел от них дом. Затем пианино из красного дерева, письменный стол и пейзажи на оклеенных обоями стенах.
Наконец я увидела папу.
Он высвободился из рук Татьяны и выпрямился при виде меня. Я, спотыкаясь, подошла к нему и бросилась в сильные объятия. Он держал меня так крепко, так надежно, что казалось, я никогда больше не испытаю отчаяния одиночества.
– Мой маленький Швыбзик, – пробормотал он. Я покрывала поцелуями все его лицо – лоб, щеки, колючие усы. Мой милый, милый папа.
Другая пара рук обняла меня, и я прильнула к маме. Едва успела поцеловать ее в щеку, когда пронзительный визг пронесся по комнате, погружая в бурю восторга.
– Мария! – воскликнула я.
Она выглядела тоньше, чем три недели назад, но лицо ее сияло от радости. Она схватила меня за обе руки и затрясла их вверх-вниз.
– Они сообщили нам о вашем приезде всего пару часов назад! Ох, Настя, сколько же времени прошло…
За несколько секунд ее лицо из радостного превратилось в залитое слезами. Наверное, для нее это было кошмаром: оказаться запертой в этом доме с закрашенными стеклами и высокими потолками, не зная, что мы приедем. Почему большевики не сказали им раньше? Разве она не получила мое письмо?
Алексей вошел последним, самостоятельно, неуверенной походкой. Казалось, он вот-вот упадет. Папа пересек комнату и заключил сына в объятия. Он нежно прижал к себе Алексея.
Мама поспешила к ним, бормоча:
– О, мой милый мальчик…
Ни один из них не упомянул, насколько слабее он стал с тех пор, как они видели его в последний раз.
– Я хотел войти сам, – пробормотал Алексей.
– Конечно, – сказал папа.
И вот мы снова вместе. Семья, готовая встретить все, что бы большевики ни имели в виду под «изгнанием».
В комнату вошел светловолосый мужчина средних лет с крошечными усиками. Он слегка покачивался на ногах и носил на боку кавалерийскую саблю.
– Комендант Авдеев, – представился он, определенно будучи навеселе.
Итак, это была наша новая власть… и новая мишень для моих проделок.
Он показал нам покои. Смотреть было особенно не на что. Наша группа состояла только из моей семьи, доктора Боткина, горничной Анны, слуги Труппа и повара Харитонова. Друзья, отправленные в изгнание вместе с нами. Трупп привел спаниеля Алексея и двух собак Татьяны. После его прихода дом был закрыт, но ничто не могло остановить радость воссоединения.
Наша маленькая компания людей и животных была ограничена пятью смежными комнатами с ванной на лестничной площадке и маленькой кухней в дальнем конце коридора. Лестница была перекрыта запертой дверью. Нас еще никогда не запирали в настолько небольших помещениях. Надеюсь, они не думают, что мы станем сидеть в этих комнатах целыми днями.
Авдеев оставил нас устраиваться, но вскоре мы услышали, что он отослал всех добрых, верных солдат, оставшихся в поезде. Обратно в Тобольск? В тюрьму? Мы этого не знали.
Большевики из Тобольска остались, присоединившись к тем, кто уже был в Ипатьевском доме. Они все, казалось, сердились на нас.
Комендант и его помощники имели доступ в наши комнаты в любое время. Войди в эту минуту Авдеев, он застал бы нас всех собравшимися в гостиной, стоящими на коленях под электрической итальянской стеклянной люстрой, с главой семьи, читавшим молитву. Из наших глаз текло больше слез, чем слов из наших уст. Папа всегда говорил, что слезы – это самые горячие молитвы, поэтому я позволила им струиться.
– Мы должны проявить доброту к солдатам, – умолял он нас. – Каждый день демонстрируйте им прощение. Мы – отражение образа Иисуса, сына Божьего, и Он был отвергнут собственным народом так же, как и мы. Любите. Прощайте. – Он поцеловал каждого из нас в лоб.
Я преисполнилась решимости выполнить его просьбу. Быть скромной. Быть всепрощающей.
Всегда держаться за надежду. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Папа помог Алексею дойти в отведенную ему маленькую комнатку в задней части дома. Роскошно для столь тесного пространства. Но я подозревала, что Алексей не хотел спать один, как и я. Через открытую дверь он оглянулся на меня. Я заставила себя храбро улыбнуться.
– Я сам переоденусь, – объявил Алексей папе.
Тот кивнул и поставил его на ноги, чтобы сын мог облачиться в пижаму. Алексей был полон решимости доказать, что силен и выздоравливает. Но когда забирался в постель, его нога соскользнула, и он тяжело приземлился коленом на деревянный пол. Он задохнулся от боли. Я уже была рядом с ним.
– О, Алексей…
У него, конечно, появится синяк, и из-за гемофилии кровь задержится в суставах, вызывая приступы боли несколько недель. Нога распухнет и не позволит ему ходить.
Мы с папой положили его на кровать. Алексей поморщился, а через несколько секунд в комнату вошла мама, чтобы взбить ему подушку. Она чуть отстранила меня, и Алексей схватил ее за руку. Я оставила их одних, позволив заботиться о нем.
Нам с сестрами предстояло жить в одной комнате. Пространство заполняли немногочисленная мебель – простой стол, несколько стульев и зеркало на подставке. Мне больше всего понравились светлые обои с цветочным узором. Можно было представить, что мы в саду.
