Папа провел рукой по лицу, но я все равно уловила проблеск веселья.
– Что же мне с тобой делать?
– Ты позволишь мне остаться у тебя на коленях, и мы будем весь день обсуждать прозу Пушкина.
Мой голос оставался шутливым, но легкое напряжение в его позе подсказало мне, что он понял подтекст.
Меня распирало от гордости. Теперь он знал, что я преуспела в доверенной мне миссии. Мне захотелось рассказать ему всю историю – при чем здесь яйца в солдатских сапогах и как я высунулась из коляски и напугала Ольгу так сильно, что она расплакалась. Мне хотелось рассказать ему, как я подмигнула Юровскому, когда отъезжала от вокзала с матрешкой в корсете.
Но даже если не вдаваться в подробности, он хотел узнать об успехе.
– Ты привезла с собой какие-нибудь повести Пушкина?
– Большинство из них упаковано в наши тобольские сундуки, которые сейчас осматривают солдаты, – я сняла пушинку с его льняной рубашки, – но я привезла одну с собой в поезде, чтобы не умереть со скуки.
– Моя ты девочка!
Я вырвала газету из его рук, развернула ее и закрыла наши лица от взглядов из коридора.
– Что теперь, папа? – прошептала я по-немецки. Из всего спектра доступных языков – русского, английского, немецкого и французского – я сделала вывод, что немецкий большевики поймут меньше всего, если войдут.
Папа выглянул из-за газеты. Я уже знала, что охранников поблизости нет, а собаки тявкают, так что мы в безопасности. На данный момент.
– Ты должна держать ее при себе, Настя. Ее подарил нам с мамой величайший маг Василий Дочкин, когда мы только поженились. Раньше здесь было семь слоев. Каждый слой содержал… – он понизил голос еще, – заклинание.
– Но как ты их открывал? И сколько слоев осталось? И что в них есть? – И почему папа сказал, что это спасение нашей семьи?
– Каждый слой открывается, когда заклинание готово. Осталось три слоя…
– Гражданин Николай! – крикнул с порога комендант Авдеев.
Меня пробрала дрожь от неожиданности, но хорошо натренированные мышцы удержали тело на месте. Моя тяжесть на его коленях не позволила ему слишком сильно вздрогнуть. Хорошо, что я держала газету, а то отец скомкал бы ее.
Я небрежно опустила лист, стараясь не показать своего отвращения к обращению, которое использовал Авдеев для папы.
– Добрый день, комендант, – откликнулась я по-русски.
– Ваши сундуки из Тобольска скоро привезут. Я ожидаю их доставки до вечера.
Я спрыгнула с папиных коленей, негодование жгло мне язык, но отец встал и слегка поклонился.
– Хорошо, комендант.
Нет. Нет! Мне хотелось оттолкнуть от себя папино смирение, снова выпрямить его и напомнить, что правитель – именно он, а не подвыпивший Авдеев. Но именно благодаря скромности он стал таким хорошим лидером для нашей семьи. Мудрый, скромный папа.
Пример для меня.
Я по-прежнему не кланялась. Не могла себя заставить. Еще нет.
Авдеев держал в руках бутылку спиртного, возможно, из нашего сундука. Он отступил в сторону, чтобы дать возможность Зашу и Ивану втащить в комнату сундук с папиными дневниками, затем взял бутылку с собой в кабинет и закрыл дверь.
Заш осторожно опустил сундук. Его пристальный взгляд обжег мою кожу, когда он вернулся к лестнице за другим сундуком. Видимо, ему было трудно сгрузить наши пожитки в доме для ссыльных, ведь это казалось излишеством для простого солдата вроде него.
Но он не понимал ни моей жизни, ни моих потребностей, ни моего воспитания.
А я не понимала его.
Но намеревалась понять.
– Папа, как ты можешь кланяться Авдееву? Ты выше этого человека во многих отношениях. Честь, доброта, родословная…
– Да, но не рост. Я, знаешь ли, гораздо ниже его.
Папа поцеловал меня в лоб и пошел открывать чемодан.
– Я напоминаю себе, что он выполняет свой долг. Он демонстрирует верность стране и людям, которых я люблю. И это то, чему я могу поклониться.
Заш и Иван вернулись с другим сундуком. В тот момент, когда они в третий раз скрылись на лестнице, я опустилась на колени рядом с папой над его сундуком.
– Папа, – прошептала я, – когда матрешка откроется для меня? Когда я смогу ею воспользоваться?
Он просмотрел корешки журналов, но не убрал их.
– Используй ее в самый последний момент.
– Когда?.. – Я прикусила язык, когда вернулся Заш со следующим сундуком. Мама вошла в гостиную и указала солдатам дорогу в маленькую кухню. Остаток дня мы потратили на то, чтобы разобрать свои вещи – по крайней мере то, что от них осталось. Большевики доставили едва ли половину того, что было упаковано.
Остальное они оставили себе.
1 июня
На следующий день папа впервые вынес Алексея в сад. Мы с Марией танцевали вокруг него, разбрасывая маленькие пригоршни желтых цветов акации, будто бы принося сад к нему на колени. Джой кувыркалась среди сирени, и легкая пыльца из цветков витала в воздухе. Алексей чихнул. Поморщился. Потом рассмеялся.
Я скучала по его смеху.
Мама сидела в инвалидном кресле, широкополая шляпа защищала ее от солнечных лучей. Быть бледной модно, но мы с сестрами запрокинули лица к небу и радовались загару. Он раскрасил нашу кожу веснушками свободы. Мама продержалась всего десять минут, прежде чем ей пришлось удалиться на отдых из-за головной боли. Ольга отправилась читать ей.
Лучше она, чем я. Если бы у меня было заклинание, исцеляющее мамины мигрени, я бы немедленно им воспользовалась. Но поскольку ничего нельзя было поделать, предпочитала оставаться снаружи, пока кто-нибудь другой ухаживает за мамой. Если я задержусь в этом доме хотя бы на секунду дольше, чем необходимо, то задохнусь.
Заш был одним из трех солдат, охранявших сад. Почему я всегда обращала на него внимание? Он что-то шептал уголком рта охраннику Ивану, на которого Мария положила глаз. С тех пор как нашел своего друга, он, казалось, смотрел на нас с меньшим отвращением.
Я позволила себе пройти мимо них, чтобы уловить часть их разговора.
– …удивляюсь таким условиям жизни, – пробормотал Заш.
Иван кивнул:
– Подожди, пока не пробудешь здесь месяц. На это страшно смотреть.
Я обошла сад, не уверенная, о чем именно они говорят – о наших жилищных условиях или о солдатских казармах. Может быть, и о том, и о другом.
Мария погналась за Джой и в конце концов поймала ее прямо у ног Ивана. Она медленно поднялась, когда Алексей подозвал к себе спаниеля, оставив Марию с ее солдатом смотреть друг на друга.
Иван оживился. А вот Заш напрягся. Я продолжала идти, раздумывая над собственными наблюдениями. Мне нравилось, что она нашла кого-то еще, кто мог бы принести ей радость, но в глубине души меня кольнуло предчувствие.
