Она поцеловала меня, когда я вошел в комнату, где уже стоял стол, и, взявши за руки, отвела к креслу.
— Мирддин, я боялась, что ты не придешь, и мне придется тосковать в одиночестве.
— Ты напрасно тревожилась, госпожа моя. Если б ты столько раз ужинала всухомятку на дорожной обочине, ты бы ни за что не пропустила случай отобедать в уюте. А будь ты мужчиной, ты бы не смогла обидеть столь прекрасную даму, как та, которую я вижу перед собой.
Она по-девичьи зарделась.
— Дорогой Мирддин, — прошептала она, потом резко оборвала сама себя: — Ты не принес меч? — Она взглянула на мои руки, словно я прятал его в ладони.
— Я не забыл. Пеллеас принесет его позже. Я подумал, что лучше мне не выходить с ним на улицу — кто-нибудь может увидеть.
— Мудро. — Усадив меня, она повернулась к столу, наполнила вином два серебряных кубка, опустилась на колени рядом с креслом и протянула один кубок мне, словно служанка — господину. Я смутился, но она сказала, продолжая держать кубок: — Дозволь мне сегодня тебе служить. Пожалуйста. Это малая плата за все, что ты для меня сделал.
Я легонько покачал головой:
— Все, что я сделал? Госпожа моя, ты слишком высоко меня ценишь. Я не достоин твоей признательности.
— Разве? Тогда я тебе скажу. Когда все считали меня глупой девчонкой, ты обходился со мной, как с женщиной, равной любому мужчине. Ты всегда был моим верным другом, Мирддин. А настоящую дружбу в этом мире женщине так трудно найти. — Она холодными пальцами вложила кубок в мою руку. — Давай выпьем за дружбу.
Мы выпили, она встала и начала накрывать на стол. Я позволил ей за мной ухаживать, и она хлопотала с явным удовольствием. Грустно сознаться, но я не заслужил ее благодарности; сперва я помогал невесте Аврелия, затем — жене Утера. По правде сказать, я никогда не думал о ней самой, но так скудна была ее жизнь на каменистом мысу, что простая любезность выросла в ее глазах до невероятных размеров. Я подумал об этом, и меня захлестнул стыд.
Великий Свет, какие же мы слепцы! Истреби нас, мы неисправимы.
Ах, Игерна, доверчивое сердце, если б ты только знала. Хвала тебе, что ты чувствуешь привязанность к тому, кого должна презирать. Я не чувствовал вкуса трапезы, но помню, что было чудесно. Игерна воистину сияла радостью и красотой.
Вот тут-то бы мне догадаться, что она замышляет. Хотя, наверное, сама Игерна еще не знала. Уверен, ею руководила сердечная чистота и ничто другое.
Пеллеас ошибся: тот, кто не знает своих намерений, обращается к свету так же легко, как к тьме. Добро возможно всегда, искупление ближе, чем следующий вдох. Каким-то образом Игерна напомнила мне об этом.
Однако, когда пришел Пеллеас с мечом Утера и стало ясно, что вечер пролетел, я попрощался с Игерной и вышел в звездную ночь, ничуть не подозревая, что будет завтра.
На следующее утро короли вновь собрались в церкви. И вновь, как прежде, Дунаут и Моркант собирались своими нелепыми и оскорбительными требованиями втянуть всех в перепалку. Они рассчитывали если не победить в совете, то по крайней мере всех перессорить. Если б в дело пошли мечи, цель их была бы достигнута.
Однако с самого начала все пошло по-иному. Сегодня в церкви присутствовали Игерна и Лот, и остальным пришлось с ними считаться. Посредине Дунаутовых разглагольствований, Игерна, сидевшая в кругу королей, попросту встала и осталась молча стоять.
Она стояла, покуда Дунаута не начало раздражать ее безмолвное присутствие и он не прервал речь.
— Государи мои, — фыркнул он, — сдается мне, королева Игерна желает что-то сказать. Возможно, она не поняла, как принято себя вести на этом собрании.
— Напротив, — отвечала она, — с тех пор, как я вошла в это благородное собрание, я только и делаю, что наблюдаю, как себя здесь ведут. Мне представилось, что единственный способ быть услышанным — это орать что есть мочи, перекрикивая всех остальных. Мне это не по силам, поэтому я решила встать и дождаться, покуда меня заметят.
— Госпожа, — с нарочитой любезностью произнес Дунаут, — я тебе уступаю.
— Благодарю тебя, лорд Дунаут, — учтиво, но холодно отвечала она.
Полагаю, это спокойствие и выдержка стоили ей невероятного напряжения духовных сил, однако в ее манере не чувствовалось ни следа страха или сомнений; казалось, утихомиривать разбушевавшихся властолюбцев для нее — привычное дело.
— Я — вдова Утера, — начала она медленно и веско, — а до того была вдовою Аврелия. Думаю, еще ни одна женщина не делила стол и ложе с двумя Верховными королями.
Кто-то из королей испустил нервный смешок. Однако Игерна, хоть и улыбнулась, не позволила им обратить все в шутку, потому что продолжила:
— Ни одна другая женщина не может сказать, что дважды была Верховной королевой Британии… и ни одна другая женщина не знает того, что знаю я.
Все смолкли. До сих пор никому не приходило в голову, что Утер или Аврелий поверял ей свои секреты. Сейчас короли задумались; я почти слышал, как они сопят, пытаясь догадаться, что же именно она знает.
— Мы здесь воюем, государи мои. Мы сражаемся между собой, покуда саксы держат совет. — Слова эти, произнесенные столько прекрасной и уверенной в себе женщиной, отрезвили всех. — Да, это так. Или вы думали, что при вести о смерти Утера они сложат оружие и зарыдают? Я скажу вам: они рыдают от радости. Они собирают рать и скоро придут сюда. — Она на мгновение смолкла. Все глаза были устремлены на нее. — Однако это вы знали и без меня, государи мои. Я пришла сюда не для того, чтобы повторять известное.
Она подняла руку, и Кадан, ее советник, вышел вперед, неся завернутый в ткань сверток. Он положил свою ношу ей на руки и встал рядом. Игерна выступила на середину церкви и подняла сверток, чтобы все могли его видеть. Затем начала разматывать ткань.
Блеснули золото и серебро, ткань спала, явив всем то, что я мог назвать и прежде: Меч Британии.
— Это, — сказала она, поднимая его, — меч Утера и Аврелия, однако прежде, давным-давно, он принадлежал первому Верховному королю Острова Могущественного. И с тех пор им владел каждый Верховный король, кроме одного (она имела в виду Вортигерна), — ибо это меч Максима Великого, Императора Британии и Галлии.
Она медленно повернулась, чтобы все видели — это и впрямь знаменитый меч императора. Свет из узких, высоко расположенных окон падал длинными косыми лучами, вспыхивая на лезвии и зажигая огнем резной аметист с орлом.
Да, короли узнали меч, это выдавала вспыхнувшая в их очах алчность. Дунаут даже нежно погладил рукоять своего меча, словно прикидывая, каково это — владеть имперским клинком Британии. У других тоже пальцы дергались, а глаза так и ели холодное, длинное, поблескивающее лезвие.
Игерна двумя руками подняла меч над головой. Все смолкли.
— Государи мои! Вот Меч Британии! Стыдно драться над ним, как собаки дерутся над костью!
