На двери висела грязная шкура. На свист Элака ее откинули, человек, приезжавший в лощину, вышел и сделал нам знак войти. Круглая бревенчатая избушка состояла из одного помещения с очагом посредине. Редкая солома на крыше и щелястые стены плохо защищали от ветра, в доме было сыро и знобко. Под ногами хрустели пустые раковины, рыбьи кости и чешуя. Вождь сидел у коптящего огня с двумя женщинами, каждая прижимала к груди грязного орущего младенца. Вождь засопел и указал в дальний угол, где на укрытой мехом охапке тростника лежала больная.
Герн увидела ее и прищелкнула языком. Женщина была средних лет, однако сомнительная честь производить на свет наследников вождя состарила ее значительно раньше срока. Теперь она лежала в жару, запавшие глаза были закрыты, руки тряслись, кожа пожелтела так, что сравнялась цветом с подстилкой из овчины. Она умирала. Даже я, ничего тогда не знавший о целительстве, понял: ей не дотянуть до утра.
— Дурачье! — прошептала Герн, — поздно они позвали меня колдовать.
— Четыре браслета, — напомнил Элак.
Герн со вздохом присела на корточки возле недужной, долго смотрела на нее, потом запустила руку в суму на поясе и вытащила горшочек с мазью, которую и принялась наносить ей на лоб. Женщина вздрогнула и открыла глаза. Я видел в них отблеск смерти, хотя под старухиными прикосновениями она вроде бы оживала. Герн начала заговор от лихорадки — утешительные слова, которые помогают прогнать жар.
Она вновь запустила руку в суму, высыпала мне в ладонь горсть сушеных кореньев, листьев, коры, семян и кивнула на железный котел, подвешенный на цепи к потолочной балке над очагом. Я догадался, что смесь надо бросить в котел. Залив ее водой из горшка, я подождал, пока закипит. Герн рукой показала, чтобы я подал ей отвар; под приглушенную брань вождя я передал черпак.
Герн приподняла голову больной и дала ей пить. Та слабо улыбнулась и снова откинулась на овчину. В следующий миг она уже спала. Старуха подошла к вождю и стала прямо перед ним.
— Жить будет? — грубо спросил вождь. Можно было подумать, что он говорит о своей гончей.
— Пока жива, — отвечала Герн-и-фейн. — Следи, чтоб она лежала в тепле и пила отвар.
Вождь засопел, снял браслет и передал одному из своих людей. Тот, избегая прикасаться к старухе, торопливо бросил браслет в ее раскрытую ладонь. Обидный жест не ускользнул от внимания моих спутников. Элак подобрался. Ноло уже вытащил стрелу.
Однако Герн взглянула на браслет и взвесила его в ладони. Похоже, олова в нем было больше, чем золота.
— Ты обещал четыре браслета.
— Четыре? Забирай, что дали, и убирайся! — проревел он. — Еще чего выдумала!
Обитатели холмов выхватили оружие.
Герн подняла руку. Элак и Ноло застыли.
— Вождь хочет обмануть ведунью? — В тихих словах ясно слышалась угроза. Рука проделала сложное движение, что-то упало в огонь, и к потолку взметнулся столб искр.
Женщины завопили и закрыли лицо руками. Вождь налился злостью, однако быстро снял еще три браслета и бросил их в горящие уголья.
С молниеносной быстротой старуха выхватила браслеты из огня. Вождь и его родичи застыли от изумления. Золото исчезло в складках ее одежды. Гордо выпрямившись, ведунья вышла из дома. Мы последовали за ней, сели на пони и в зимних сумерках вернулись в свое убежище.
Два дня спустя Элак и Ноло гнали овец на пастбище. Здесь их и отыскали прежние всадники. На этот раз с ними был вождь. Я спускался с холма и видел, как те во весь опор скачут на моих фейн-братьев, разгоняя овец. Я остановился и замер, мгновенно слившись со склоном.
Когда всадники остановились, я побежал вниз.
— Верните золото! — крикнул вождь.
Элак выхватил кинжал, Ноло натянул лук. Однако противники были наготове. Каждый держал короткий меч и прочный деревянный щит, обтянутый бычьей кожей. Откуда они их взяли? Купили у скоттов?
— Верни золото, вор!
Элак, вероятно, не знал этого слова, но тон был вполне ясен. Элак напружинился, готовый ринуться в бой. Единственное, что его останавливало, это лошади. Будь Обитатели холмов на своих пони, они бы не страшились негодяев. Однако их было двое пеших против четверых всадников.
Вождь твердо вознамерился вернуть золото или украсить головами моих братьев колья возле своего дома. А возможно, и то и другое. Глядя вниз, я почувствовал, что воздух вокруг сгущается, как в тот день, когда камни плясали над землей. Я знал — что-то произойдет, но не знал, что именно.
Однако в тот миг, когда я ступил между вождем и Элаком, мне стало ясно — противники тоже что-то почуяли.
— Зачем вы здесь? — спросил я, пытаясь говорить с непререкаемой властностью Герн-и-фейн.
Люди-большие вытаращили глаза, как будто я вырос из земли прямо у их ног. Вождь крепче сжал меч и буркнул:
— Женщина умерла, и ее закопали. Я вернулся за золотом.
— Езжай назад, — сказал я. — Если думаешь мстить тем, кто тебе помог, то поделом будешь наказан. Возвращайся к себе, ничего ты здесь не получишь.
Его тупая морда скривилась в мерзкой ухмылке.
— Я получу и золото, и твой длинный язык в придачу, ублюдок!
— Тебя предупредили, — сказал я и глянул на остальных. — Вас всех предупредили.
Те были поумнее или просто трусливее вождя. Они что-то забормотали себе под нос, складывая пальцы для защиты от дурного глаза.
Вождь расхохотался во всю пасть.
— Я тебя выпотрошу, как селедку, и удавлю твоими же кишками, молокосос! — объявил он, направляя острие меча мне в горло.
Элак напрягся, готовый прыгнуть. Я остановил его рукой. Острие, черное от запекшейся крови, придвигалось все ближе. Я обратил взор на зазубренное лезвие и представил жар, в котором его ковали, представил раскаленный докрасна кусок железа в горниле.
Острие засветилось — сперва тускло, потом все ярче и ярче. Алая полоса расширялась по лезвию к рукояти.
Вождь терпел, сколько хватило мочи, и за свое упрямство поплатился обожженной ладонью. Его вой прокатился по долине.
— Убейте его! — кричал он; красная кожа на руке уже пошла волдырями. — Убейте!
Его спутники не двинулись с места — их мечи тоже раскалились. Пряжки на поясах, кинжалы и браслеты стали обжигающе горячими.
Лошади приплясывали на месте, сверкая белками глаз.
— Убирайтесь отсюда и никогда больше не приходите. — Голос мой был спокоен, хотя сердце бешено колотилось.
Один из всадников развернул лошадь и хотел уже скакать прочь, но предводитель был упрям, как бык.
— Ни с места! — Лицо его почернело от гнева и досады. — Ты! — заорал он на меня. — Я тебя убью! Я…
Мне ни разу не доводилось видеть человека в такой ярости. Позже привелось — раз или два, но тогда я не знал, что от сильного гнева можно и помереть.
