В тот вечер Аваллах принимал Гвендолау, Барама, Мелвиса и меня в опочивальне. Рана снова терзала его, поэтому он пригласил нас к себе, где мог возлежать на алой шелковой лежанке. Лицо его над черной курчавой бородой было белее снега.
Он слушал рассказ Гвендолау и медленно качал головой. В глазах его стояло видение невозвратных времен.
— Мне говорили, что кораблей было два, — сказал Гвендолау. — В море их разметало, до острова добрался один. Мы так и не узнали, что сталось с другим, хотя по-прежнему не теряем надежды. Вот почему, когда отец увидел Мирддина, он решил, что отыскались спутники нашего деда. — Гвендолау замолк, затем просветлел. — Однако то, что мы нашли вас, ничуть не хуже. Жаль, Мейрхион не дожил до этого дня.
— Мне тоже жаль, что Мейрхион мертв; нам бы столько надо было сказать друг другу, — печально произнес Аваллах. — Он когда-нибудь говорил о войне?
— Он умер еще до моего рождения, — молвил Гвендолау. — Барам его знал.
— Отвечай, — потребовал Аваллах. — Я хочу знать.
Барам ответил не сразу.
— Он редко о ней говорил. Жалел, что принимал в ней участие. — Он сделал красноречивую паузу. — Но он признавал, что без кораблей нам было бы не спастись.
— Насколько мы поняли, твой брат, Белин, тоже спасся, — сказал Гвендолау.
— Да, с горсткой своих людей. Они поселились на юге, в Ллионессе. Вместе с ним правит мой сын Майлдун. — Аваллах нахмурился и добавил: — У нас вышла размолвка, и мы уже много лет не общались.
— Госпожа Харита об этом нам рассказала, — заверил Гвендолау.
— По-моему, она говорила еще об одном корабле.
Аваллах медленно кивнул.
— Был еще корабль — на нем плыли мой старший сын Киан и Элейна, жена Белина… — Он вздохнул. — Но корабль этот сгинул, как и все остальное.
Давно же я не вспоминал о пропавшем корабле! Киан и Белин похитили корабли у врага и спасли уцелевших атлантов. Киан отправился забрать жену Белина Элейну, и никто их с тех пор не видел.
В детстве я, конечно, слышал этот рассказ, но для меня корабль всегда был частью исчезнувшего и невозвратного мира. Однако сейчас, сидя в царской опочивальне с Аваллахом и Гвендолау, я усомнился: а впрямь ли корабль погиб? Не может ли быть, что он, как корабль Мейрхиона, сумел подойти к берегу? И где-нибудь есть еще поселение уцелевших, вроде лесного убежища Кустеннина?
Присутствие Гвендолау и Барама вселяло в меня уверенность. Но если такое поселение существует, где его искать?
— Отец поручил заверить тебя в нашей дружбе и предложить тебе и твоим близким наше гостеприимство на веки вечные.
— Спасибо за честь, королевич Гвендолау, — произнес Аваллах.
— Я был бы рад сам воспользоваться вашим гостеприимством, да видишь… — Он приподнял руку, показывая перевязанный бок, — дорогу мне не осилить. Однако пусть это не будет помехой дружбе — дозволь мне отправить вместо себя посланца.
— В этом нет нужды, государь, — заверил Гвендолау.
— Тем не менее я решил. — Аваллах обратил взор ко мне. — Как насчет тебя, Мерлин? Сослужишь такую службу?
— Конечно, дедушка, — отвечал я. А я-то гадал, как мне попасть в Годдеу к Ганиеде, и вдруг оказалось, что я уже почти там.
— Однако прежде… — Аваллах повернулся к Гвендолау, — тебе стоило бы поговорить с Белином. Знаю, он будет благодарен за твою весть. Что скажешь?
Гвендолау взглянул на Барама, который, по обыкновению, ничем не выдал своих мыслей и чувств.
— Понимаю, ты торопишься домой, но уж коли вы так далеко заехали…
— Какой разговор, — отвечал Гвендолау. — Отец одобрил бы такое решение, да и задержка невелика.
Да, но для меня она означает лишний месяц, а то и два без Ганиеды.
— Мы уже настолько задержались, — продолжал Гвендолау, — что не будет никакой разницы. Нам это только с руки.
Да, ничего не поделаешь. Наверное, первый раз в жизни государственные дела смешали мои планы. Первый, но не последний.
Мы проговорили заполночь. Гвендолау и Аваллах еще беседовали, а Барам, не любитель чесать языком, давным-давно похрапывал в уголке. В ту ночь мне снилась Ганиеда и огромный пес с горящими глазами, не пускавший меня к ней.
Наутро мы с Аваллахом, как встарь, отправились на рыбалку. Мы вместе качались в челне, солнце золотило воду, в тростнике кричали лысухи и куропатки, и казалось, что детство вернулось вновь. День был прохладный, солнце не жарило, ветерок то и дело морщил водную гладь. Рыбы мы, правда, не наловили, но мы и не очень старались.
Дед хотел знать все о моих приключениях. Для человека, никогда не покидавшего своих владений, он был на удивление наслышан о делах остального мира. Разумеется, Эльфин исправно снабжал его новостями, да и заезжих купцов в замке привечали всегда.
Когда мы вернулись, во дворце уже ждал Коллен. Зимой, пока царь был прикован к ложу, монах начал читать ему Священное Писание — Евангелие, недавно присланное Давиду из Рима. Чтение оказалось настолько полезно обоим, что встречи решили продолжить. Иногда Коллен с братией приходили отслужить обедню для короля-рыболова и его домочадцев.
Очнувшись от изумления, Коллен тепло приветствовал меня, и мы немного поговорили о моих «мытарствах» у Подземных жителей, после чего он отправился к Аваллаху, наказав мне побывать у него в храме.
Я сказал, что зайду, и на следующий же день исполнил свое обещание.
Храм Спасителя и по сей день стоит на холме над болотистою низиной. В половодье Тор и Храмовый холм превращаются в острова, порою под водой оказывается даже ведущая от Тора старинная дамба. Однако в тот год дождей было мало, и дамбу не залило.
Храм остался таким, каким я его помнил. Мазаные стены только-только заново побелили, остроконечная соломенная крыша лишь немного потемнела от времени. Кто-то водрузил над ней плетеный тростниковый крест, а чуть поодаль появился домик священников. Однако других перемен я не заметил.
Я стреножил лошадь у основания холма и наверх поднялся пешком. Из домика вышел Коллен и с ним два монаха немногим старше меня. Они приветствовали меня улыбками и рукопожатиями на галльский манер, робко поздоровались и тут же словно языки проглотили.
— Робеют, — объяснил Коллен. — Слышали о тебе, — загадочно добавил он, — от Хафгана.
Я заключил, что Хафган рассказал им про пляску камней. Мы вместе пошли к храму.
Есть особая телесная радость, несхожая с остальными, в которой столько же счастья, сколько стремления к чему-то иному. Думаю, это томление плоти и крови по восторгу, которое испытывает душа, приближаясь к истинному своему обиталищу. Тело сознает, что оно — прах, и в прах возвратится, и печалится о себе. Душа же знает, что бессмертна, и торжествует. И тело, и душа стремятся к полноте своей славы, нынешней или будущей.
