Пир был роскошный. При одном воспоминании слюнки текут, хотя тогда я не замечал еды; все мои мысли были о Ганиеде. Наверное, это был самый длинный день в моей жизни, казалось, солнце никогда не зайдет. Я постоянно смотрел на небо и всякий раз обнаруживал, что еще светло.
Мы пели, чаши и кубки ходили по кругу, подавали мясо, и горячие хлебы, и овощи, и сласти. Мы снова пели — Блез и его друиды играли на арфах; не думаю, чтобы сам Талиесин сыграл лучше.
Однако Талиесин был с нами в тот вечер. Да, волчица, довольно было взглянуть на мамино лицо, чтобы понять: дух Талиесина пронизывал все вокруг, его присутствие ощущалось повсюду, как тонкий аромат. Харита светилась, как никогда. Мне подумалось, что на моей свадьбе она проживает свою.
— Мама, тебе хорошо? — спросил я.
Ненужный вопрос: слепой бы увидел, как она радуется.
— Ой, Мерлин, соколик мой, ты дал мне такое счастье. — Она притянула меня к себе и поцеловала. — Твоя Ганиеда — замечательная.
— Ты одобряешь мой выбор?
— Очень мило с твоей стороны делать вид, будто тебе это важно. Но уж коли ты спросил, отвечу: да, одобряю. Всякая мать мечтала бы о такой дочери и о такой жене для своего сына. Большего нельзя и желать. — Харита погладила мою щеку. — Так что благословляю вас, благословляю тысячу раз.
Для Хариты очень важно было это сказать, ведь ее отец отказался благословить их брак, и им с Талиесином пришлось бежать. Хотя потом Аваллах примирился с этим браком, оба очень страдали.
Неисповедимы пути Господни — если бы Эльфину и его людям не пришлось покинуть Каердиви, если бы Кимры не пришли в Инис Аваллах, если бы Харите и Талиесину не пришлось бежать с Острова Яблок, если бы они не оказались в Маридуне… если бы… если бы… Если бы я не родился и не попал к Обитателям холмов, я не встретил бы Ганиеды, не стал бы королем Диведа и не стоял бы в этот день у алтаря.
Свет Великий, Движитель всего, что движется и пребывает в покое, будь мне Путем и Целью, будь мне Нуждой и Исполнением, будь мне Севом и Жатвой, будь мне радостной Песнью и горестным Молчанием. Будь мне Мечом и крепким Щитом, будь Фонарем и темною Ночью, будь моей неиссякаемой Силой и моею плачевной Слабостью. Будь мне Приветом и прощальной Молитвой, будь моим ясным Зрением и моей Слепотою, будь моей Радостью и Горем, скорбною Смертью и желаемым Воскресением!
Да, Ганиеда понравилась Харите, чему я несказанно обрадовался. Приятно было видеть, как они вместе хлопочут, готовясь к свадьбе, и сознавать, что их породнила любовь ко мне. Да приумножится такая любовь!
Обе были истинные королевы фей: высокие, грациозные, идеально сложенные — воплощение совершенства. При виде их дыхание перехватывало, и хотелось вознести хвалу щедрому Богу.
Говорят о красоте, которая сражает насмерть. Думаю, бывает и такая. Но есть красота, которая исцеляет всякого, кто на нее смотрит. Такой красотой и обладали Харита и Ганиеда. И как же радовались этому Мелвис и Кустеннин — оба короля просто сияли от счастья.
Правду говорю, не собиралось еще под одной крышей столько счастливых и веселых людей, сколько под кровом дома Мелвиса в день моей свадьбы.
Да, волчица, это был чудный и радостный день.
А за ним наступила невероятная и волшебная ночь. Ее тело было создано для меня, мое — для нее. Наших любовных восторгов хватило бы, думаю, на целый народ. И сейчас при запахе чистого тростника и новой овчины, восковых свечей и овсяных лепешек кровь быстрее бежит в моих жилах.
Мы выскользнули из зала незаметно — а может, пирующие сделали вид, что не замечают нашего ухода, — и выбежали во двор, где уже ждал Пеллеас с оседланной лошадью. Я выхватил у него поводья и взлетел в седло, подхватил Ганиеду, усадил ее перед собой, обнял, забрал у Пеллеаса приготовленную сумку и поскакал прочь.
Вопреки традиции никто нас не преследовал. Обычно изображают, что девушку похитили враги из другого клана и ее надо спасать. Невинная забава, но на нашей свадьбе ей не было места: притворяться, что происходит что-то недолжное, значило бы оскорбить высокое и священное таинство.
Луна ярко светила в россыпи посеребренных облаков. Мы ехали в пастуший домик, который для нас приготовили и убрали заранее. То была мазанка под толстой соломенной крышей, внутри помещались только лежанка да очаг. Служанки Мелвиса превратили грубую лачугу в теплое и уютное пристанище для молодой пары. Пол чисто вымели, очаг вычистили, стены побелили. Ложе сделали из свежего тростника и ароматного вереска, застелили новыми овчинами и мягким мехом выдры. Поставили свечи, заготовили дрова, всю комнату убрали пучками весенних цветов.
Ночь была теплая, и мы развели слабенький огонек — только чтобы испечь ячменные лепешки, которые, по обычаю, мне предстояло разделить с Ганиедой. В дрожащем свете лачуга казалась дворцом, а деревянная миска, в которой Ганиеда мешала муку с водой, — золотой. Мне подумалось, что Ганиеда — лесная волшебница, а я — странствующий рыцарь, плененный любовью к ней.
Я сидел на ложе, скрестив ноги, и следил за ловкими движениями ее рук. Когда камень раскалился, она слепила маленькие лепешки и положила их печься. Мы молчали, словно это были и не мы уже, а все юноши и девушки, когда-либо любившие друг друга и сочетавшиеся браком, последние звенья живой цепи, протянувшиеся сквозь бесчисленные эпохи к первому очагу, к первому супружескому ложу. Для такой минуты просто нет слов.
Лепешки испеклись быстро. Ганиеда сложила их на вышитый подол платья и поднесла мне. Я взял одну, разломил, половинку съел сам, а другую вложил ей в рот. Она медленно прожевала и взяла чашу, которую наполнила, пока пеклись лепешки.
Я поднес чашу к ее губам, она сделала глоток, и я одним махом допил теплое сладкое вино. Чаша со звоном упала на пол, ее руки обвили мою шею, наши губы соединились, я навзничь рухнул на ложе, увлекая за собой Ганиеду. От запаха ее шелковистой кожи кружилась голова.
После была только ночь и наша страсть, а потом — сладкая тьма и сон друг у друга в объятиях.
Я проснулся под утро и услышал в шуме ветра тихий протяжный свист. Я выбрался из-под меха и выглянул в дверь. В свете заходящей луны четко вырисовывался силуэт Гвендолау. Всю ночь он на почтительном расстоянии объезжал дозором лачугу, дабы никто не потревожил наш сон.
Я скользнул под одеяло в объятия Ганиеды и снова заснул под ровное дыхание жены.
Глава десятая
В черном сердце Калиддонского леса с волками, оленями и вепрями обитает Мерлин. Жив он или мертв? Один Бог знает.
О счастливая волчица, посмотри в огонь и скажи нам, кого ты видишь.
А, стальных людей. Я тоже их вижу. Стальных от шлема до пят. Высокие, бесстрашные, они ощетинились копьями, словно лес. Видишь их могучие мускулы, смертоносные движения сильных рук, их решимость? Они знают, что для них этот день может стать последним, но не страшатся.
Вот этот, видишь? Взгляни на разворот его плеч, волчица. Взгляни, как он сидит в седле — он словно слит с конем. Любо-дорого посмотреть. Имя его — Кай — вселяет ужас в сердца врагов.
