День был такой ясный, что я различал вдали у горизонта темную громаду Калиддонского леса. Еще несколько дней, и мы будем на его краю. А там еще несколько дней, и я снова буду спать в объятиях Ганиеды.
На въезде в лес я, думая обрадовать Кустеннина и Ганиеду, выслал вперед несколько человек — сообщить о нашем приезде.
О, моя беспокойная душа! Я и не знал, что так стосковался в разлуке — при мысли о жене мое тело наполнило мучительно-сладостное томленье. Седло превратилось в темницу, время ползло. Я почти не спал, думая о Ганиеде и нашем ребенке, изводился желанием ее видеть. Мне столько надо было ей рассказать! Я готов был скакать всю ночь, если б не боялся заплутать на Калиддонских тропах.
Мука была сладкой, но все равно мукой.
Наконец забрезжил день нашего приезда. Я проснулся раньше всех, зная, что, поднажав, мы доберемся до дворца Кустеннина к полудню. Гонцы должны были доехать еще вечером. Я знал, что Ганиеда ждет, и не хотел ее томить.
Мы ехали по узкой дорожке, а вокруг просыпался лес. Когда рассвело, мы остановились позавтракать. Я разрешил дружинникам спешиться, но только на время еды; закончив, мы тут же вскочили в седла и поскакали дальше.
К полудню мы были на гребне последнего холма. Дальше дорога расширялась и вилась через лес к Годдеу. Крепость скрывали деревья, но мы знали, что она близко.
Первый тревожный знак ждал нас чуть дальше.
Мы остановились у ручья передохнуть и напоить лошадей перед последним рывком. Несколько моих дружинников переехали ручей, чтобы освободить место задним, и рассредоточились вдоль берега.
Я наклонился попить, и тут раздался крик.
— Господин Мирддин! — Мое имя эхом отдавалось в лесу. — Господин Мирддин!
— Я здесь, — отвечал я. — В чем дело?
Ко мне бежал один из воинов-четверогодков.
— Господин Мирддин, я кое-что нашел, вам надо взглянуть.
— Что такое, Балах?
На лице его читалась тревога.
— Человеческие следы на берегу. — Он указал рукой вниз по течению. — Вон там.
— Много?
— Не знаю. Пусть господин сам посмотрит.
— Тогда показывай.
Он повел меня к тому месту, где видел следы. Я последовал за ним, плеща по воде, перешел на другую сторону и увидел на глинистом берегу отпечатки нескольких десятков подошв. С нашей стороны следов не было — эти люди не пересекали ручей, они из него вышли…
Саксы!
Так поступают саксы, идя через густой лес. Не зная дорог, они следуют вдоль ручьев…
И сейчас они в Калиддоне.
Более того, они нас опередили; насколько, я мог только гадать. Следы были довольно свежие — их оставили несколько часов назад. Саксы незнакомы с местностью, они будут двигаться медленно. Мы верхами еще можем их нагнать. Великий Свет, дай нам их настигнуть!
Я приказал немедленно садиться в седла и приготовить оружие на случай засады. Мы поскакали.
Предосторожности оказались излишними. Следов мы больше не встретили, и, если бы я не видел их своими глазами, то посчитал бы Балаха выдумщиком. Время от времени мы останавливались и прислушивались, но ничего не различали, кроме беличьей трескотни да переклички ворон.
Мы ехали к Годдеу. Страшное предчувствие леденило сердце. Страх выползал из пронизанного солнцем леса — шепотки беспокойства, приглушенный голос тревоги.
Я гнал вперед.
Лошади нервничали. Думаю, они издалека чуют кровь.
Оторвавшись от своих дружинников, я взлетел на гребень холма, увидел мирную гладь озера и город Годдеу. Яркое солнце освещало дорогу и лежащие на ней тела.
В следующий миг я был подле них и спрыгивал с лошади. Убитые были женщинами…
О, Господи, нет!
Ганиеда!
Я упал на колени и перевернул первую лицом вверх. Чернокосая девушка. Горло перерезано.
Следующую убили ударом копья в сердце — ее белое платье пропитала багровая кровь. Тело еще не остыло.
Ганиеда, душа моя, где ты?
Ослепленный ужасом, я кое-как добрел до груды кровавых тел и зарыдал, скрежеща зубами, при виде того, что сотворили с девической красотой саксонские топоры. С несчастных срывали платья, прежде чем убить, и подвергали издевательствам. Смерть их была ужасна.
Пусть небеса навеки закроются для меня, лучше б мне было умереть в тот день!
Убитых было семь, но Ганиеды среди них не оказалось. Отче Любящий! В сердце вспыхнула крохотная надежда. Позади уже гремели копыта — дружинники меня нагоняли.
Не знаю, что заставило меня свернуть с дороги. Быть может, бледно-голубой отблеск в тени деревьев…
Я шел к старому поваленному стволу. По дальнюю сторону от него лежали еще три женщины — одна внизу, двое на ней. Медленно, нежно, я сдвинул их на землю…
Девушки Ганиеды погибли, закрывая ее своими телами.
Варвары видели, что Ганиеда беременна, и устроили из ее убийства отдельную забаву.
Великий Свет, мне этого не снести!
О, Аннвас, я видел ее тело… чувствовал его ускользающую теплоту… ощущал губами вкус ее крови, прильнув к холодной щеке… нет, не могу… не заставляй меня рассказывать дальше!
Но ты хочешь слышать. Хочешь, чтобы я выговорил слова, ненавистней которых нет ничего на свете… Ладно, я расскажу до конца, чтобы все знали мое горе и мой позор.
На ее теле зияло множество ран, платье пропиталось запекшейся кровью — его порвали, пытаясь сдернуть, одну прелестную грудь отсекли, гордо вздымавшийся живот пронзили мечом… О Боже Любящий, нет! Пронзили, и не единожды, а снова и снова…
Ноги мои подкосились. Я с криком упал на тело моей милой, потом поднялся и обхватил руками прекрасное лицо. Оно уже не было прекрасным, его черты исказила мука, испачкала кровь, ясные глаза замутились.
Звери! Варвары!
И тут я увидел… в одной из ран на животе… Боже Милостивый!.. тянущуюся к жизни, которой уже не обрести, крохотную нерожденную ручку. Синий и неподвижный, в тонкой сеточке жил, крохотный кулачок торчал из мертвого лона… рука моего младенца, милого моего дитятки…
Глава двенадцатая
В голове грохотало. В ушах гудел рой ядовитых ос. ЗВЕРИ! ВАРВАРЫ! Земля при каждом шаге вздымалась и уходила из-под ног, как бурное море. Я оступился, упал, вскочил и побежал. Отче Милосердный, я бежал, блюя желчью, давился, задыхался и все равно бежал.
Позади раздался крик, звук вынимаемых мечей. Запел рог. Мои дружинники увидели саксов.
Прощай, Ганиеда, душа моя, я любил тебя больше жизни!
Человек, который бесстрашно помчался в тот день на врага, был уже совсем другим Мерлином. Меч мой — царский клинок Аваллаха — сверкал на ярком солнце, конь во весь опор врезался в саксонский отряд, но я не помню, как вытащил меч и как взмахнул поводьями.
