— Попытаюсь.
— Давай. — Он повернулся и указал на кресло. — А теперь садись, и расскажи все, что было с нашей последней встречи.
Я рассмеялся.
— На это уйдет столько же лет, сколько ушло с тех пор!
— Тогда начинай скорее.
Я начал и рассказал ему о гибели Ганиеды и о том, что было потом: о пустоте в моей жизни, выброшенных годах, горе и стенаниях. Квадрат медвяного света медленно полз к противоположной стене, а я все говорил. Я рассказал про Вортигерна — большую часть этого он уже знал — и про Аврелия, нового Верховного короля, и Утера, его брата, предводителя воинов.
Он ловил каждое слово, словно ребенок, зачарованный страшной сказкой. Без сомнения, он бы так и слушал с благоговейным вниманием, если бы Гвителин легонько не постучал в дверь.
— Трапеза готова, — объявил он, — для вас я велел поставить отдельный стол.
— Дослушаю потом, — произнес Давид, медленно вставая. — Меня ждут, чтобы я благословил трапезу. Хотя аппетит у меня нынче не тот, что прежде, сегодня я что-то проголодался. Вот видишь? Один твой вид сумел меня взбодрить.
— Рад слышать, — отвечал я, беря его под локоть.
Однако он не нуждался в моей помощи. Рука, опиравшаяся на мою, было не дряблой, а твердой и жилистой. Он не волочил ноги, как многие старики, но шагал прямо и энергично.
Ел он тоже энергично, с явным удовольствием, и все время повторял, как рад моему приезду. Видно было, что ему приятно общее ко мне внимание.
— Не сердись, что они на тебя пялятся, Мирддин. Они не видели никого из Дивного Народа, но слышали про тебя все. Каждый из них знает про великого Эмриса. Да, сынок, и ты достоин того, что о тебе рассказывают. В твоем облике есть величие.
Гвителин сам нам служил — очевидно, чтобы быть рядом и слышать, о чем мы беседуем. Пеллеас сидел за тем же столом, но за все время не проронил ни слова. Когда с едой было покончено, Давид встал. Один из братьев подал ему Священное Писание, и он начал читать вслух. Монахи, не поднимаясь из-за стола, слушали, склонив голову.
Аллилуия,
Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних.
Хвалите Его, все Ангелы Его, хвалите Его, все воинства Его.
Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света.
Хвалите Его, небеса небес и воды, которые превыше небес.
Да хвалят имя Господа, ибо Он повелел, и сотворились;
поставил их на веки и веки; дал устав, который не прейдет.
Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны,
огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его,
горы и все холмы, дерева плодоносные и все кедры,
звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые,
цари земные и все народы, князья и все судьи земные,
юноши и девицы, старцы и отроки.
Да хвалят имя Господа, ибо имя Его единого превознесено,
слава Его на земле и на небесах.
Он возвысил рог народа Своего, славу всех святых Своих…
Давид помолчал и, перевернув страницы, начал читать дальше:
— А отец сказал рабам своим: «принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!.. — Здесь он остановился и почтительно закрыл книгу. Глядя на меня, старец закончил: — Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». И начали веселиться.
Он поднял книгу к губам и поцеловал ее с такими словами: — Благослови, Господи, чтение Святого Евангелия.
— Благослови, Господи, слышание Святого Евангелия, — отозвались монахи.
— Сегодня я радуюсь, ибо друг мой, которого я долго не видел, воротился. — Давид положил руку мне на плечо. — Сын мой, душа моя, воротился. Велико мое ликование, и сердце мое исполнилось благодати. — Он воздел указующий перст. — Сегодня, прежде чем закрыть глаза перед отходом ко сну, поразмыслите о загадке человеческой любви как отражения любви божественной.
Потом он благословил их и отправил отдыхать. Монахи вышли из зала, и каждый отправился искать себе уединенное место для молитвы, как было у них заведено. Мы с епископом Давидом остались; вечер выдался прохладный, и для нас поставили кресла поближе к очагу. Когда мы устроились, принесли горячее подслащенное вино в деревянных чашках.
— Ну, Мирддин, что привело тебя к нам? — спросил Давид, когда мы отпили по первому глотку.
— Разве мало желания повидать старого друга?
— Обычным людям — нет. Но ты, Мирддин Эмрис, не обычный человек. Жизнь твоя отличается от нашей, ты служишь королевству и подчиняешься только его нуждам.
Он взглянул на меня поверх чаши, и его глаза блеснули, как у проказливого мальчишки.
— Удивляешься, что я это тебе говорю? А я скажу еще вот что: ты не успокоишься, пока в королевство не придут единение и мир.
— Горькое пророчество, — сказал я, ибо представлял себе, сколько еще продлятся смуты и войны.
Он улыбнулся.
— Что ж, быть может, Господь Иисус ускорит наступление мира на этой земле.
Он снова отпил вина и замолчал, ожидая моих слов.
Осушив чашу, я ответил:
— Ты спросил, что меня сюда привело. Два дела, и оба спешные. Во-первых, я просто хотел с тобой повидаться. Верно, я служу Острову Могущественного, и жизнь моя мне не принадлежит. Господь ведает, я несу свое бремя, как иго. Но, как только у меня выдался свободный миг, я поспешил сюда.
— Я не хотел тебя корить, просто высказал, что у меня на сердце.
— Без сомнения, именно эти слова мне и надо было услышать, — заверил я. — Однако твой упрек подводит нас ко второй причине моего приезда. Дело в Верховном короле.
— Да, Верховный король. Достойный ли он муж?
— Да, и чем больше я его узнаю, тем сильнее чувствую, что он ниспослан Богом.
— Как и ты. — Давид откинулся в кресле.
Отблески огня плясали на его лице, и оно казалось невещественным, сделанным из другого, более тонкого, более эфемерного материала. Я внезапно понял, что ему уже недолго оставаться с людьми.
Наверное, я вылупил на него глаза, потому что он сказал:
— Поборник, да. Почему ты так смотришь? Хафган всегда это говорил.
Воспоминания нахлынули волной: Хафган рядом с дрожащим мальчишкой призывает Ученое Братство в свидетели: «Пред вами тот, кого мы так долго ждали, Поборник Света, который поведет воинство против Тьмы…»
— Ах, Хафган, — говорил Давид. — Много лет я не произносил этого имени. Какая была душа, Мирддин, поистине великая душа. А как мы спорили! Упокой Господи его душу! Как я рад буду с ним встретиться!
У доброго епископа выходило, будто он на днях собирается в гости к старому другу. Возможно, он и впрямь так воспринимал смерть.
