Среди них чаще других собирались родственники главнокомандующего Павел Потемкин и Александр Самойлов с женами, коих обхаживал князь.
— Слыхал про ротмистра Линева, курьера от генерал-аншефа Суворова, прибывшего третьего дня? — спросил Павел Сергеевич.
Самойлов переспросил:
— Ротмистра Софийского кирасирского полка? Знаю его. Он известен, как умный, образованный и богатый человек, но чрезвычайно невзрачной наружности: сам высок, но лицо узкое, глаза тоже узкие, крупный нос…
— В том то и суть, что все дело в его невзрачности, — заметила красавица Прасковья Потемкина.
— Сей ротмистр, — весело продолжил Павел, — по прибытии, был тотчас же представлен Главнокомандующему. Приняв от него депешу, князь Потемкин, привыкший окружать себя приятными лицами, взглянув на его лицо, поморщился и сквозь зубы приказал явиться назавтра.
Прасковья ироническим тоном продолжила:
— Когда на другой день Линев явился к князю, тот пристально посмотрел на него, паки поморщился, сказав, что ответ на донесение готов, но Линев ему еще нужен, назавтра.
— Что же, наш Главнокомандующий? Решил помурыжить бедного курьера? — испросил Самойлов.
— Не инако, — отвечал, посмеиваясь, Павел Потемкин.
— И что же Линев?
Прасковья рассмеялась:
— Оскорбленный таким обращением, наш Линев ответил так резко, что князь рассмеялся и кинулся его обнимать.
Александр Самойлов усмехнулся:
— Любопытно… И как же он ответил, да еще и резко?
Павел Потемкин, тщась говорить в лицах, поведал:
— Он ответил примерно так: «Я вижу, вашей Светлости не нравится моя физиономия; мне это очень прискорбно; но, рассудите сами, что легче: вам ли привыкнуть к ней, или мне изменить ее?»
Самойлов рассмеялся. Глядя на него, Павел Потемкин, тоже рассмеявшись, заметил:
— Вот-вот, сия ремарка и привела в восхищение нашего князя. Расцеловав его, он тут же произвел Линева в поручики.
— Ну, с нашего князя сие легко может статься, — заметил племянник Светлейшего. — Не мудрено, что горожане и окрестные жители чуть не молятся на щедрого князя.
— Взять хотя бы случай с огурцами, не далее, как сегодни. Слыхали?
Прасковья не слыхала, а Павел был свидетелем сего происшествия. Александр и Павел вдвоем и изложили Прасковье суть дела, начало которого имело место за месяц до сегодняшнего дня. Дело же было в том, что один из окрестных крестьян, узнав, что князь охотник до огурцов, принес ему ранней весной несколько штук. Потемкин удивился, откуда крестьянин мог так рано достать свежих огурцов.
Тот доложил, что у него есть нечто вроде парника, и как токмо поспели первые огурцы, он счел долгом привезти их и ударить челом Светлейшему. Григорий Александрович щедро наградил его.
Слухи об этом вскоре распространились по окрестным деревням. Когда наступило лето и огурцы выросли уже на грядках в огородах, одна крестьянка начала понукать своего мужа свезти огурцов Светлейшему. Как выяснилось, надеясь на щедрое вознаграждение, она уговорила мужа отвезти князю целый воз огурцов и прихватить арбузов в придачу. Но муж заупрямился: кое-как согласившись везти огурцы, от арбузов решительно отказался. Григорию Александровичу доложили о приезде мужика. Князь был в тот момент не в духе и приказал выбросить те огурцы мужику на голову. Челядь с радостью принялась буквально исполнять его приказание.
Пока в мужика швыряли огурцами, он, изворачиваясь, приговаривал: «Хорошо-таки я сделал, что не послушался бабы и не взял арбузов, а то теперь ими меня бы забили до смерти».
Все кругом смеялись и изрядно веселились. Потемкин, увидев в окно исполнение своего приказания, о коем уже успел позабыть, послал узнать о причине такого веселого настроения слуг.
Когда ему подробно доложили о поведение мужика, избиваемого его собственными огурцами, у Светлейшего князя пропала хандра, и он, улыбнувшись, велел дать ему довольно значительную сумму денег.
— Да, крут и щедр, и справедлив князь Потемкин, — отметил Самойлов.
— Крут и щедр, но так уж и справедлив? — возразил Павел.
Самойлов, уже собиравшийся распрощаться, сказал:
— А вот послушай: недавно, у одного купца, где квартировали наши офицеры, случилась кража, грозившая хозяину совершенным разорением.
Он принес Потемкину жалобу, объяснив, что причина кражи была та, что люди Светлейшего беспрерывно днем и ночью ходят со двора, вследствие чего нельзя запирать ни ворот, ни дверей.
Григорий Александрович, убедившись в справедливости жалобы купца, приказал немедленно вознаградить его сполна наличными деньгами из своей шкатулки.
— Разве не будут люди уважать такого справедливого начальника? — испросил, гордо оглядывая собеседников, Самойлов, но наткнулся на кривую усмешку Павла.
— Ко мне, своему троюродному брату, он несправедлив, — ответствовал он с сарказмом, бросив на жену тяжелый взгляд, — понеже замучил своим вниманием мою жену, а, следовательно, и меня.
Александр Самойлов, зная о том, посерьезнев, предложил:
— Уехать бы Прасковье Андреевне?
Потемкин запальчиво воскликнул:
— Он не разрешает ей ехать, желает ежедневно лицезреть ее! Оскорбленный муж, вдруг метнулся к шкафу и вынул какую-то бумажку.
— Вот, — воскликнул он, злобно разворачивая ее, — какие письма он ей пишет, послушай:
«Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь, наскуча тесно-тою, кажется, выпрыгнуть хочешь. Я оное знаю понеже, во всю ночь билось сердце, нежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я — за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности».
Зачитав, Павел Потемин кинув гневный взгляд на Прасковью Андреевну, прошипел:
— Привязанность у него! Ишь ты, подишь ты!
Александр Самойлов посмотрел на притихшую Прасковью, сидевшую в кресле, опустив очи долу. Глаз было трудно отвести от такой красоты. Самойлов видел, что и недовольный ею муж, все-равно не налюбуется ею.
— Да-а-а, — сказал Александр Николаевич. — И таковое бывает. Наш князь всех женщин желает обаять своей неистощимой любовью. И никто его остановить не может. Хоть взять моих двоюродных сестер Энгельгардт, его племянниц. Они его обожают…
Перебив его, Павел Сергеевич желчно возразил:
— Княгиня Гагарина смогла: дала ему звонкую пощечину. Сразу отрезвел. Побежал, еще и подарок преподнес.
Самойлову, чувствовавшему всю неловкость положения, хотелось посоветовать: «Не может жена, сам дай ему пощечину», но вместо совета, заметил ему:
— Ну, таковых дерзких и неуемных, как Гагарина, более нет в нашей империи, друг мой Паша.
