Протасова, живо встрепенувшись, откликнулась:
— Блаженная Ксения-то? Жива, жива! Сказывают, совсем старенькая, в чем душа держится, а жива, как же! В народе ее любят…
— Все пророчествует?
— Сказывают, премного предсказывает людям. Правда, всегда ходит в каком-то тряпье. Любит свою старую красную юбку. У людей денег не берет, опричь копейки с образом Георгия Победоносца. Сказывают, по ночам много молится. Слыхала, помоложе была, так кирпичи ночами таскала, на какой-то строящийся монастырь.
— Для чего это?
— Чаю, помогала, дабы скорее построили его…
Екатерина Алексеевна задумалась, засим со смущением промолвила:
— И откуда у людей таковой дар провидения?
— Королева пожав плечами, молвила:
— Бог всемогущ, государыня-матушка! Стало быть, «Suum cuique — каждому свое». Кесарю — кесарево, а Богу — Богово, Ксении и, вестимо, монаху Авелю, — дар прорицания! А мне, матушка, служить вам, что мне весьма отрадно!
Екатерина одобрительно посмотрела на нее:
— Верно глаголешь, Королева, — похвалила она Протасову, — Suum suique!
Продолжая задумчиво рассматривать камеи, она вдруг молвила:
— Надобно и мне бы сего Авеля увидеть да послушать. Токмо о чем же спрашивать его?
Перекусихина, участливо заглядывая ей в глаза, посоветовала: — Испроси, миленькая, колико лет проживешь-процарствуешь. Чего знатного и худого ожидать тебе и государству нашему. Что еще? Не ведаю, голубушка…
— Что будет с Россией-матушкой, как будет править мой наследник, на что горазд он, — подсказала сама себе Екатерина.
— Да, да, — оживилось простое лицо Перекусихина, — не нападут ли на нас паки бусурманы, али непутевые шведы.
— Что ж, — промолвила императрица, — осталось самое малое: найти оного Авеля.
Записки императрицы:
Прибыл из Любека в Петербург польский магнат Станислав Щенсны Потоцкий, коий просит развода с женой, моей статс-дамой Юзефиной Потоцкой. С Юзефом де Виттом желает развестись София де Витт с тем, чтобы выйти замуж за оного Потоцкого.
В ответ на вторжение в сентябре иранских войск в Картлию и Кахетию 19 декабря русский отряд из пяти батальонов пехоты при шести орудиях, одного эскадрона драгун, четырехсот казаков и двухсот пятидесяти калмыков, во главе с генерал майором Савельевым выступил из Кизляра в поход на Дербент.
* * *
О монахе Авеле императрице такожде поведал, увлекающийся мистикой, друг Великого князя Александра, низкорослый, но веселый и умный князь Александр Николаевич Голицын. Круглый сирота, он оказался при дворе и рос вместе с Великими князьями, благодаря Марии Саввишне, коя полюбила маленького и верткого мальчика, коий не намного был старше внуков императрицы. Екатерина тоже благоволила к князю за умение подражать людским голосам, точь в точь, как когда-то князь Потемкин. Сообщение князя Голицина о странствующем монахе, утверждающего, что он посланник будущего и знает, что произойдет с Россией в следующем веке, государыня слушала с недоверием. Присутствующая при разговоре Перкусихина, тоже сомневалась: Господи, как можно верить такому? Знать что будет в следующем веке! Кто, окроме Всевышнего, может оное знать? Государыня Екатерина Алексеевна не хотела видеть и слышать подобных «пророков». Кругом обман и измена. Ради чего? Конечно же — денег и положения. Чего желает сей человечек? Вестимо, того же самого. И зачем она все же позволила ему явиться пред её очи?
Монаха все-таки, нашли и привели в ее кабинет. Весьма благообразного вида, облаченный в опрятный черный подрясник, высокого роста инок предстал пред ней и сразу же повалился в ноги. Екатерина велела ему подняться и приказала всем присутствующим оставить их одних.
— Стало быть, имя твое Василий и фамилия — Васильев, а родился в деревне Акулово, Московской губернии? Так ли?
— Тако, государыня-матушка, — глядя светлыми голубыми глазами ей в глаза, ответствовал монах.
— Колико же тебе лет, какого ты года?
— Родился я в одна тысяча семьсот пятьдесят седьмом году, Ваше Императорское Величество, — отвечал тот ровным голосом.
— Откуда же у тебя таковой дар прорицания?
— Не знаю, государыня-матушка. Сдается мне, случилось оное, может статься, опосля долгой и тяжелой болезни. До того я плотничал в Кременчуге и Херсоне. Лет десять назад, по настоянию батюшки и матушки, женился, троих детей нажил. Ушел, оставив их, в Валаамский монастырь, и принял там постриг.
— Аль не жаль было детушек? Монах повинно свесил голову:
— Не мог я инако, государыня, не мог. Хотел в монастырь, много думал…
— А не знаешь ли такую Блаженную Ксению, коя тоже бродяжничает, предсказывает людям будущее. Теперь она весьма стара…
— Нет, не знаю, государыня, но слышал, люди говорили промеж собой о ней.
Екатерина внимательно посмотрела ему в глаза.
— Отчего ж бросил ты стены монастыря?
— Стало быть, матушка-государыня, были видения у меня, должон я был странствовать. Вот и дошел до Николо-Бабаевского монастыря, где книгу написал об моих видениях.
Грамотная и ясная речь инока позволила Екатерине поверить, что он мог и в самом деле написать книгу.
— Есть ли у тебя сия книга с собой?
Монах с располагающей готовностью ответил:
— Холщевую котомку мою велели оставить за дверью.
Государыня звякнула в колокольчик, явился камердинер Тюльпин.
— Принесите, Иван Владимирович, котомку, кою мой гость оставил в приемной.
Получив свою потрепанную суму, монах, порывшись, вынул ей маленькую книжицу. Екатерина, приняв ее, сказала:
— Мы встретимся дня через два, чаю, к тому времени я книгу прочту. Вместе и обсудим.
Монах, почтительно, низко кланяясь, попятился к дверям, на кои жестом указала ему императрица.
Прочитав книгу, Екатерина пришла в негодование: мало того, что сей бродяга назначил ей умереть через восемь месяцев, он еще накропал всяческую несуразицу про будущее Российской империи, коей доподлинно, по его предсказанию, осталось существовать чуть более сотни лет. Сулил одни войны, гибель императорской фамилии, исчезновение Романовых. Правильно епископ Галицкий и Костромской Павел, прочитав сию книгу, хотел отправить его в острог. И зачем князю Голицыну надобно было отправлять к ней сего монаха? Как будто дел у нее более никаких нет, как выслушивать всяческие бредни! Насмешил! Она умрет через восемь месяцев! Ужели она должна забыть, как настоящий прорицатель, еще в далекой юности, напророчил ей дожить до восьмидесяти лет. До коих ей еще жить да жить! Екатерина фыркнула. Поведав кое-что об их с Авелем разговоре со своими близким фрейлинам, она вместе с ними весело посмеялась. Монаха же они посоветовали казнить за его ереси. Однако, слегка поколебавшись, императрица приказала посадить Авеля в Шлиссельбургскую крепость.
