Вечером того дня, императрица почему-то много размышляла о его предсказаниях, о своей судьбе, жизни двора и прочем. Вдохнув, она опустила голову. Екатерина не могла отогнать от себя мысли, которые поневоле владели ею последнее время, и, кои особливо засверлили в её мозгу, после последней встречи с сим ненормальным монахом, называющим себя провидцем, посланным самим Богом. Размышляла об отношениях с сыном Павлом Петровичем. У нее закрадывались мысли: а не замыслил ли Великий князь какой-нибудь противу нее крамолы? Можливо, она и умрет раньше времени из-за покушения на ее жизнь?
Отношения императрицы Екатерины и Павла Петровича обострились настолько, что императрица предложила Великой княгине подписать акт, устранявший Павла Петровича от престола в пользу старшего внука, Александра, но получила отказ. Мария Федоровна bene placito не смогла пойти противу мужа. Сам же налаживать обстановку Павел Петрович не желал, Екатерина напрасно ждала его шагов к примирению. Оставалась еще надежда, на имевшую над Павлом Петровичем власть, Нелидову, коя не знала, что императрица готова отдать корону не сыну, а внуку. Но, как раз в те дни, Нелидова была в ссоре с Павлом, и не появлялась при дворе. Тем временем, приближенные Великого князя — Иван Кутайсов, и его друзья, суетились, дабы представить ему молоденькую красавицу, Наталью Веригину, недавнюю выпускницу Смольного. Бывший цирюльник Великого князя, Кутайсов, по происхождению не то турок, не то грузин, был в большом фаворе у Павла Петровича. Кутайсову, вестимо, не нравилось, что опричь него, есть еще Екатерина Нелидова, которая могла как-то влиять на Великого князя. Екатерине Ивановне было уже тридцать семь лет, здоровье слабело. Узнав о появлении соперницы в лице Веригиной, она окончательно стала затворницей, и, получивши приглашение Павла Петровича в Гатчину, ответила отказом.
Записки императрицы:
Грамотой римского императора Франца Второго, от 22-го мая 1796 года, граф Римской империи Платон Александрович Зубов возведен, с нисходящим его потомством, в княжеское Римской империи достоинством с титулом светлости. Андрей Кириллович Разумовский, хлопотавший по оному делу в Вене, выбрал для Платона Зубова девиз: «meritis crescent honores».
* * *
Великая театралка, Анна Никитична Нарышкина, сообщила Екатерине, что граф Николай Петрович Шереметьев оставил свое имение Кусково и переехал в Останкино, где выстроил себе новый дом.
Императрица, не поверив, переспросила:
— Что? Переехал вместе с актерами, актерками, музыкантами и слугами при театре?
— Да, государыня-матушка, Екатерина Алексеевна! Всех изволил перевезти! И построил тамо прекрасный новый театр.
Екатерина от удивления открыла рот:
— Но ведь в Кусково у него был таковой театр, такая замечательная сцена! Восемь лет назад я даже отметила, что мой театр в Эрмитаже уступает Кусковскому.
— А что ему, Ваше Величество, с его несметным состоянием? Одних мужиков у него двести тысяч, можно позволить себе построить не один, а несколько театров. Я слышала, что он обожает свою приму Прасковью Жемчугову, и ради того, чтоб не плелись сплетни об их отношениях, он перевез ее подальше от Кусково.
Брови Екатерины поползли вверх. Засим она понятливо кивнула.
— Что ж удивляться? — молвила она. — Таковую певунью и красавицу и не полюбить было бы странно! Я сама, токмо услышала ее пение и увидела ее неподражаемую игру, сразу ее и полюбила.
— Ах, государыня, я ее первая почитательница! Все представления с ее участием пересмотрела. Уж колико подарков я ей от всего сердца подарила! И тот, что вы привезли из поездки в Крыму тоже преподнесла. Вскорости, она будет петь новую оперу в новом театре, не поедете ли со мной, государыня-матушка?
— Что за опера?
— Героическая опера «Взятие Измаила», матушка!
Удивившись, что в Останкино ставят таковую оперу, Екатерина радостно кивнула:
— С превеликим удовольствием…, ежели ничто не помешает, Анна Никитична, уж не обессудь.
Императрица весело взглянув на подругу, вдуг полюбопытствовала:
— Полагаю, она все также хороша и голосиста?
— Извольте вообразить, государыня, можно подумать, что за прошедшие восемь лет, она токмо молодеет и хорошеет. Граф глаз с нее не сводит, и всегда рядом с ней.
Нарышкина понизила голос:
— До чего дошло, матушка! Мне доложили, что когда он перевез ее в новый дворец, показал все дворцовые покои, то спросил, как, мол, тебе новое место проживания? А она изволила ответствовать, что все ей нравится, но вот, ежели бы перед дворцом был пруд и рыбки бы там плавали, то тогда все было бы, как в сказке.
— Любопытно, — заметила императрица, она даже отставила в сторону пяльцы с вышивкой. — И что же далее?
— И что вы думаете? — Нарышкина нарочно глубокомысленно вздохнула, таинственно подмигнула, чуть помолчала, загадочно улыбаясь, и доложила:
— Наутро она встала, глядь в окно, а перед ней обширный пруд.
Екатерина, в удивлении, заломила бровь, недоверчиво взглянула на Нарышкину. Подруги уставились друг в друга.
— Вестимо, — продолжала увлеченно рассказывать Никитична, — глазам своим Прасковья Ивановна не поверила. Наскоро, сказывают, накинув на себя салоп, она выбежала на крыльцо. Там ее поджидали объятья графа Николая Петровича, коий сообщил ей, что и рыбки там плавают. Можливо себе таковое вообразить?
— Что же, — не поверила императрица, — за одну ночь вырыли огромный пруд?
— За одну ночь, матушка! Граф согнал половину своих крепостных, и вот они ночь, стараясь не шуметь, вырыли его, заполнили водой и рыбок запустили туда.
— И она не проснулась? Как-никак без шума было не обойтись…
— Люди сказывают, ночью, было проснулась, но граф, якобы, сказал, что приказал строить ночью конюшню новую. Она и успокоилась.
— Екатерина прикусив нижнюю губу, посмотрела на подругу:
— Вот это любовь так любовь! Не знаю, как тебе, но мне таковой любви, пожалуй, не пришлось вкусить.
Нарышкина вздохнула, печально покосилась на императрицу, молвила со значением:
— Слава Богу, государыня-матушка, что хоть у других она бывает такая. Есть на кого полюбоваться.
«Да, красивая у них любовь, — подумала Екатерина и вспомнила Сашу Ланского. Подумала: «И у меня была, пусть не такая, но все-таки прекрасная любовь».
Она с грустью взглянула на подругу.
— Да, Анюта, таковой любви не стыдно и позавидовать!
Помолчав немного, она решительно изрекла:
— Думаю, ничто мне не помешает попасть на новую оперу с ее участием.
Нарышкина благодарно кивнув, в радостном порыве, крепко обняла ее. Через минуту, Анна Никитична, усевшись за стол, вдруг вспомнив что-то, обратилась к Екатерине.
