— На днях, — небрежно ответствовал Платон. — Интерьер дворца великолепен, на мой вкус.
— Что ж, моему обер-прокурору осталось позаботиться теперь о счастье своей последней дочери, Варваре Александровне.
— Слыхивал, что за ней ухаживает датский посланник, барон Розенкранц.
Екатерина удивилась осведомленности любимца.
— Вот как! Великолепно! Дай-то Бог! Наконец, решив дела семейные, князь Вяземский сможет отдавать все свои силы делам государственным.
Платон Александрович возразил:
— А мне, государыня-матушка, показался он весьма нездоровым человеком. В чем душа держится. Худой, какой-то помятый.
— Что ж ты хочешь, Платоша! Ему уж шестьдесят три года. А на своем посту он более четверти века. Не каждый выдержит таковой труд!
Платон неопределенно пожал плечами.
— Согласен, матушка! Тяжелую государственную работу, не каждый выдержит!
Екатерина, потрепав его черный чуб, ласково молвила:
— То-то же, Платон Александрович! Всякий родится, да не всякий в государственного человека годится!
* * *
Императрица Екатерина Алексеевна искренне привязалась к молодой фрейлине, графине Варваре Головиной. Ей нравилось ее прямодушие, скромность и большая доброта. Без нее она не ложно скучала и была весьма рада ее возвращению из Бессарабии. Теперь, паки, пригласив своих подруг, она, расположившись на широком диване на короткий отдых, продолжила расспросы об ее путешествии:
— Варенька, вы рассказали о поездке до въезда в город Бендеры. А что дальше-то было?
Графиня Голицина смущенно испросила:
— Ваше Величество Екатерина Алексеевна, не скушно будет вам слушать монотонный рассказ?
Императрица удивленно повела глазами:
— Ну, что вы, душенька! Напротив, таковые рассказы расширяют круг человеческого обозрения, не правда ли? Усаживайтесь удобнее. Я — всяв аттенции! — настаивала государыня.
— Хорошо, — с готовностью согласилась Варвара и, усевшись на маленькое кресло, с заметным воодушевлением принялась за рассказ:
— Итак, Бендеры. На подъезде к Бендерам, я очень проголодалась. Подъезжая к казачьему посту, из окна кареты я увидала маленькую палатку у подножия горы, в которой сидел какой — то господин за столом и аппетитно ел. Я спросила его имя, оказалось, что это был полковник Иван Рибопьер.
— Рибопьер! — воскликнула государыня. — Сынок его, Саша Рибопьер, скучает по нему. Обязательно расскажу ему о вашей встрече.
Глаза графини тоже радостно заблестели, при упоминании о маленьком Рибопьере.
— Я знала и очень любила господина Рибопера. Я сказала ему, что умираю от голода и прошу его уступить мне немного из его обеда. Он сейчас же принес мне половину жареного гуся, вина и воды. Он был в восхищении, что мог оказать мне сию небольшую услугу, а я очень довольна, что была обязана ему за нее.
Графиня вдруг остановила свой рассказ и с грустью добавила: — В армии я с удовольствием паки встретилась с Рибопьером. Он был очень несчастен и искал опасности.
Протасова и Перекусихина переглянулись:
— Отчего это он искал опасности, голубушка? — испросила удивленная Протасова.
— Каковые-то у него были неприятности, о коих мне он не поведал.
Екатерина подумала, что сии неприятности Рибопьера сопряжены с его чувством вины, перед ней, императрицей из-за Мамонова. Она милостиво кивнула графине продолжить свое повествование, но, занятая мыслями о Рибопьере, Шкуриной, Мамонове, уже не слышала, как ее фрейлина встретилась со своим мужем. Очнулась она, когда услышала стеснительные слова:
— Я была более чем счастлива!
Глаза графини радостно сияли, губы улыбались, на щеках появились милые ямочки.
Екатерина, глядя на нее, залюбовалась.
— Еще бы! Встретить любимого супруга, — молвила с завистью Протасова.
— Ну, вот, — продолжила Варвара, — к десяти часам вечера мы, наконец, приехали в главный город Бессарабии, Бендеры. Мост через реку Днестр мы перешли пешком, мой муж отвез меня прямо к княгине Долгорукой. Она сидела в маленькой гостиной, спиной к дверям. Рядом с ней сидела весьма красивая молодая дама. В глубине комнаты стоял стол, окруженный игроками, очень занятыми игрой. Я тихо пробралась за кресло княгини и закрыла ей глаза рукой. Она вскрикнула, я отступила назад. Узнав меня, все обрадовались.
— Долгорукова Екатерина Федоровна, чаю, не скучала в обществе офицеров? — спросила государыня…
— Не знаю, Ваше Величество. При встрече, на ней был почти костюм султанши, не доставало токмо панталон!
Услышав оные слова, все многозначительно переглянулись.
— А кто же такая, рядом с ней сидящая красавица? — полюбопытствовала императрица.
— Зовут ее София Константиновна де Витт. По происхождению гречанка, она разговаривала с князем Потемкиным на греческом и французском языках. Она, при встрече все время молчала. Потом мы познакомились.
— Понравилась она вам? — спросила весьма заинтересованно императрица.
— Отменно красивая, — ответствовала Варвара. — Генералы и офицеры не спускали с нее глаз.
— Красивее Долгоруковой? — испросила Протасова.
— На мой вкус, да.
— Ну, а как же сам Светлейший князь, — нетерпеливо оглянувшись на императрицу, расспрашивала Протасова, — как прежде: взглянет — огнем опалит, а слово молвит — рублем одарит?
Графиня Варвара смущенно покосилась на Анну Степановну, молвив:
— Князь Потемкин совсем не переменился.
Все паки переглянулись. Государыня Екатерина Алексеевна, кивнула:
— Мне токмо едино интересно, — ласково молвила она, — как выглядит теперь жилье князя Григория Александровича Потемкина. Как там у него? Валерьян Зубов, прибывший от него с донесением кое-что, кое-как поведал о его житье-бытие. Хотелось бы и вас послушать…
Графиня Головкина сжала губки и опустила глаза, показывая, что сие не самая приятная часть ее рассказа.
— Ну, ну, Варенька, — подбодрила ее Екатерина, делая вид, что не видит ее гримасы.
И графиня чуть ли не скороговоркой поведала:
— В его дворце были постоянные балы, а вечера, когда не было бала, проводили время в диванной. Диваны в салоне обиты турецкой розовой материей, затканной серебром, такой же ковер с примесью золота лежал у наших ног. На роскошном столе филигранная курильница распространяла каковые-то восточные сладковатые ароматы. Подавали различные сорта чая. На князе почти всегда платье, отороченное соболем, бриллиантовая звезда, и Андреевская, и Георгиевская ленты.
— Хорош! — невольно вырвалось из уст императрицы. Глаза ее вовсе не улыбались. Протасова, не заметив выражения ее лица, подобострастно поддакнула:
