«Естьли будет Высочайшая воля, писал он государыне, — зделать медаль Генералу Графу Суворову, сим наградится его служба при взятии Измаила. Но как он всю кампанию один токмо в действиях был из Генерал-Аншефов, трудился со рвением ему сродным и, обращаясь по моим повелениям на пункты отдаленные правого фланга с крайним поспешением, спас, можно сказать, союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмелился атаковать их, иначе, конечно, были бы они разбиты, — то не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или Генерал-Адъютантом.»
Потемкину казалось, что императрица не очень-то милостива к нему и не хочет его видеть в виду того, что опасалась его намерений сместить Платона Зубова. Вестимо, ей того не хотелось: теперь она особливо не в том возрасте, чтобы менять любимцев. Совестно ей было даже не перед сыном, а перед подросшими внуками. Впрочем, возможно, немилость императрицы была связана с тем, что вопреки его настояниям, она упрямо не желала смягчать отношения с ненавистным прусским королем, к тому же, вероятно, ей не нравились слухи о его претензиях на польский трон, кои везде раздували его недруги, во главе коих стояла семья Зубовых. Князь Потемкин перехватил депешу из Польши, в которой русский посол, Яков Иванович Булгаков сообщал императрице, что «патриоты», взявшие верх в Сейме, добились заключению договора с Пруссией, по которому страны обязались помогать друг другу в случае войны.
Беседуя со своим адъютантом, генерал-поручиком Карлом Федоровичем Бауром, князь говорил:
— Любопытно, что за цели все-таки преследует новый прусский король? Теперь он в союзе с Польшей. Надобно скорее ехать в Петербург, следует поговорить с государыней, ибо не нравится мне вся оная возня. Боюсь, додумаются еще вместе собраться, да на наши границы покуситься.
Мысль сия преследовала его, и он отправил письмо Безбородке, коий исполнял должность главного директора почт Российской Империи, прося его о бдительности и тщательной перлюстрации писем. А сам засобирался в столицу, тем паче, что князь Зубов и в самом деле стал беспокоить Светлейшего касательно прочности его положения здесь, в Новороссии. Уж больно много внимания, как сказывают люди, императрица уделяет сему любимцу. Потемкин с отвращением подумал о слащавом хлыще, красавце Валериане, брате нового фаворита, коего, желая держаться подальше от подобных соглядатаев, он полтора месяца назад отправил к государыне с донесением о взятии Измаила. В конце концов, князь решил не медлить с отъездом в Санкт-Петербург.
— Карл Федорович, — позвал он своего флигель-адъютанта. Тот сразу же вошел в комнату.
— Собираемся! Едем в Петербург!
На вопрос Баура, для чего так резко собираться, он ответствовал:
— Сделался я не здоров зубами, следует ехать в столицу зубы дергать. Наведи, Карл Федорович, порядок в бумагах и едем!
Карл Баур ведал, о каких зубах говорил Светлейший князь: бороться с фаворитом государыни Платоном Зубовым и его семейством. Но, ведал он и то, что у князя имелись более серьезные заботы: Фридрих Вильгельм собрал в Восточной Пруссии войско почти в девяносто тысяч, а аглинский лорд Хоуд снарядил в поход около сорока линейных и тридцати вспомогательных судов. Посему князю Таврическому было о чем поговорить с императрицей.
Отдав последние распоряжения, в морозный день, десятого февраля, на санной повозке, князь Потемкин-Таврический с сопровождением и свитой, среди которой бала и гречанка София де Витт, выехал из Ясс в Санкт-Петербург, тем паче, что императрица в своем последнем письме торопила его в связи с новыми политическими сложностями и с тем, что столица токмо о нем и говорила. Город ожидал Светлейшего князя с нетерпением, поистине, как героя России.
* * *
В кабинет императрицы вошел румянощекий Александр Храповицкий с конвертом в руках. Мягко ступая своими толстыми ногами, он поднес его Екатерине.
— От графа Дмитриева-Мамонова, — ответил он на вопросительный взгляд Ея Величества.
— Паки от него, — молвила устало госудрыня. — Открывайте, Александр Васильевич и прочтите.
Ловко распечатав конверт, сначала пробежав глазами, Храповицкий молвил:
— Здесь два послания, Ваше Величество. Первое — поздравление с окончанием войны, а второе — с Новым годом.
Екатерина кивнула и он принялся внятно с выражением читать:
«Обрадован безмерно этим, что сие самое послужит к спокойствию Вашего Величества, с коим сопряжено и здровье ваше, столь драгоценное для всех ваших верноподданных, а с другой, что после такой блистательной войны, о которой никогда всеконечно говорить не перестанут, пользоваться будет вся империя тишинойю и спокойствием».
Храповицкий поднял глаза:
— Сие первое, теперь второе, Ваше Величество.
Екатерина паки кивнула, и он продолжил чтение:
— «Всемилостивейшая государыня!
С Наступающим Новым годом имею счастие и усердное мое поздравление. Дай Бог, чтоб неоцененное ваше здоровье, а с ним и славное царствование ваше продолжилось на долгое время. Пользуясь сим случаем и чтоб не обезпокоить вас особым впредь письмом, приемлю дерзновение донести вам теперь о следующем: как срок, по которой я вашим императроским величесвтовм уволен истекает, то прежде нежели приступить со всеподданнейшею моею прозьбою, дабы вы соблаговолили после решить судьбу мою, осмелюся войтить теперь в некотыре подробности.
Случай, коим по молодости моей и тогдашнему моему легкомыслию удален я стал по несчастию от вашего Величества, тем паче горесная сия минута совершенно переменить могла ваш образ мыслей в разсуждении меня, а одно сие воображение, признаюсь вам, без престанно терзает мою душу. Теперешенее мое положение, будучи столь облагодетельствовано вами, хотя было бы и наисчастеливейшее, но лишение истиннаго для меня благополучия вас видеть и та мысль, что Ваше Величество, может быть совсем иначе изволите думать, нежели прежде, никогда из головы моей не выходит. Страшусь, чтоб пространным описанием о всем касающемся до меня, вас, всемилостивешая государыня, не обезпокоить, но позвольте уже мне открыть теперь прямо сердце мое и мое настоящее по сей день положение. Вашему Величеству известное всем бывшая моя преданность к покойному кн. Григорию Александровичу; изволите знать и то, колико у него было недоброжелателей. Многие, знавши мою с ним связь, и по сие время меня от того ненавидят; то, не имея той лестной надежды, что Ваше Величество по особому своему милосердию мне покровительствовать будете. Чего остается мне ожидать? И со всеми моим рвением без того возможно ли, чтобы я нашел случай доказать всем, как бы я желал от всей искренности души моей, ту привязанность к особе вашей, которая верьте мне с моейю токмо жизнею кончится.
Отъезжая сюда, я принял смелость вопросить вас, Всемилстивейшая государыня, когда и каким образом угодно вам будет, чтоб я приехал в Петербург? На сие благволили вы мне сказать, что как я знимаю несколько знатных мест, а особливо будучи ваш генерал-адъютант (сии точныя были ваши слова) мне можно со временем к должностям моим являться и в оные вступить.
