Друзья вспоминали, как, едва узнав о предстоящем штурме Измаила, все они: Ланжерон, герцог Фронсак, вместе с сыном принца де Линя — Шарлем немедленно отправились в армию Потемкина. Покинув блестящую Вену, они пустились в путь в плохих отрытых почтовых каретах и мчались днем и ночью в пасмурную, холодную и дождливую погоду. За десять дней друзья добрались до Бендер, где тогда находился князь Потемкин.
— Никогда не забуду второе сентября прошлого года, — заговорил высокий и весьма худощавый светловолосый красавец герцог Фронсак де Решилье, — мы все вошли в бывший дом паши через портик и зал, заполненный офицерами всех званий, которые допускались к князю Потемкину лишь в определенные часы. Нас же тогда тот час представили ему.
— За десять дней путешествия по пустынной стране, — продолжил Ланжерон, — страшно уставшие, тем паче мы были поражены зрелищу, кое предстало пред нами: в салоне князя, сидевшего на диване из золотистой ткани, под роскошным балдахином находилось пять прелестных женщин, убранных со всем вкусом и изысканностью, какие токмо возможны.
— А шестая, — вступил в разговор, улыбающийся де Дама, — одетая в греческий костюм, возлежала на диванных подушках на восточный манер. Князь Потемкин сидел один подле нее. Он был одет в длинную в его рост шубу. Мне потом говорили, что это его излюбленная одежда, кою он мог надевать на себя почти обнаженного.
Де Дама замешкался, и де Линь ввернул:
— Как сей час помню, в глубине зала стояло десятка четыре офицеров. Сам салон был освещен огромным количеством свечей, — добавил герцог. — Любезно приняв нас, князь предложил нам написать письмо с просьбой о получении места в армии, что мы и сделали.
— Потом сидели, три месяца ничего не делали, ждали штурма крепости, пока не приехал гениальный Александр Суворов. Как он здорово учил солдат выносливости! — воскликнул, не ложно почитающий генерала-аншефа, Ланжерон.
— Да, — сказал де Линь, — мы все-таки исполнили приказ Суворова взять Измаил любой ценой! Прискорбно, однако, что триумф победы стоил таковой крови и, что он был осквернен беспримерной в истории резней. После штурма мы шли по щиколотку в кровавой грязи, так, что наши белые чулки стали красными.
— Говорят, — паки заговорил граф де Фронсак де Решилье, — потребовалось несколько дней, чтобы убрать трупы, коими были заполнены рвы, земляные валы, улицы и большие площади. Не могло быть и речи о том, чтобы спасать раненых, почти все они были безжалостно добиты. Я даже слышал, говорили, что среди пленных, некоторые умерли от страха, при виде сей жуткой бойни.
— Надобно, однако, благодарить и князя Потемкина за привлечение в армию донских и черноморских казаков. На их долю выпала самая тяжкая часть штурма неприступного Измаила. Своими глазами я видел, как под градом картечи они обеспечивали высадку войск со стороны Дуная, а так же активно участвовали в атаке в составе штурмовых колонн. Оные солдаты поистине — герои! — отметил уважительно де Дама.
В разговор вмешался поверенный в делах Шарль де Женэ. Робкий по натуре, он стеснялся принца Шарля де Линя и пра-пра-правнука знаменитого кардинала Ришелье, пятого герцога Ришелье с длинным и, известным на всю Францию, именем: Арман Эммануэль София-Септимани де Виньеро дю Плесси, граф Шинон. В России герцога называли проще — Эммануил Осипович де Ришелье. Де Женэ осторожно заметил:
— Однако, говорят, ни Суворов, ни Потемкин не учли, что укороченные пики приносят мало пользы: казаки несли большие потери во время рукопашного боя, когда турки легко ятаганами и саблями перерубали древки пик. Много раз, по свидетельству офицеров, токмо подход русской регулярной пехоты позволял избежать катастрофы. Сколько жизней можно было бы спасти, будь пики длиннее!
— Правильно! Вот как я попался? — вскричал де Линь, — именно ятаганом они выбили мою пику и прямиком на меня своей кривой саблей. Благо турок, видно, мало каши ел, полоснул меня не в том месте и не так глубоко.
— Торопился, видать, друг мой Шарль! — возразил Ланжерон, бережно обнимая его. — Как бы я без тебя?
Де Линь хохотнул:
— Вот так бы, друг мой Ланжерон, и обошелся бы!
— Да, жаль, ружья наши долго перезаряжаются и стреляют на каких-то пятьдесят шагов. Русские берут своей богатырской силой, коей они втыкают штык во врага!
Александр де Дама покачал головой:
— Какие потери понесли обе стороны! Вы видели, что даже сточные канавы от крови были красного цвета?
Оба друга посерьезнели.
— Кто ж не видел то! Турок убито двадцать шесть тысяч, девять тысяч пленных. Трофеями русских войск стали двести шестьдесят пять пушек, свыше трехсот пятидесяти знамен, около трех тысяч пудов пороха и более десяти тысяч лошадей. А колико людей перебито! Тысячи и тысячи!
Де Линь перебил де Дама с его печальной статистикой.
— А как грабили крепость, помните? — спросил он, обратившись к друзьям.
— Верно! Грабили ее, кто как мог, — паки отозвался де Дама. — Золото, поди, все успели прикарманить, кто колико мог. На другой день вышел приказ прекратить грабежи. Кстати, говорят, генералу Суворову подвели арабского красавца-коня, но он отказался. «Как приехал на донском скакуне, — сказал он, — так отсель и вернусь на нем же».
— Я ж не зря говорю, он необыкновенный человек, — воскликнул де Линь. — Давайте, братцы, за него, за графа Суворова Александра Васильевича. Наливай!
Все выпили по полному бокалу.
Ланжерон, вытирая усы, напомнил:
— Но и русских, братцы, погибло гораздо! До четырех тысяч убитыми и до шести тысяч раненными. Сколько раз успех боя склонялся то в одну, то другую сторону. Какие герои русские! Слава их не ложная!
— Не все же такие трусы, как граф Львов, который притворился этаким раненным, что передал командование Золотухину, а потом еще загреб себе награду! — пренебрежительным тоном высказался Ланжерон.
— Ну, таковой, наверное, один на всю армию, — заметил де Дама.
— Как один? А перебежчики? — напомнил Ланжерон.
— Кстати, — де Линь поднял указательный палец, — казаки-перебежчики мало помогли нашим врагам: турки сами готовили на ту ночь три вылазки: две противу русских батарей, третью — к ставке Суворова. Двоих из сих перебежчиков поймали.
— Ох, не завидую им! — сказал с сарказмом де Дама.
Ланжерон мотнул головой:
— Собакам — собачья смерть! — сказал он безжалостно. — Я вот воображаю, что теперь делается в Константинополе!
— Да-а-а. Там, говорят, жуткий разброд, уныние и страшная паника. Тем паче, что у них существует легенда, что Турции грозит опасность со стороны северного народа, — сказал де Форсак.
— Сказывают, султан Селим строжайше запретил говорить о победах русских войск и флота. Слышал, после потери Измаила народ крайне взволновался и потребовал дополнительных укреплений для города и стали собирать ополчение.
