— Что ж, ты полагаешь, Платон Александрович, ультиматум ни к чему не приведет?
— Скорее нет, чем да, — ответил, не задумываясь, самоуверенный любимец императрицы.
Так они и ехали, каждый смотрел в свое окно и думал о своем. Граф Зубов думал о том, как он ненавидит оного Светлейшего, и как бы он был счастлив, естьли б тот вовсе не приезжал, и духу его бы не было в столице. Екатерина же благодарила Бога, что у нее есть человек, с которым она чувствует себя уверенно, коий все может решить блестяще, поскольку для него не существует никаких Гордиевых узлов. Пример сему, взятие Очакова и Измаила.
Записки императрицы:
Князем Потемкиным получен репорт князя Репнина об удачной экспедиции за Дунай. Корпус князя С. Ф. Голицына и корпус М. И. Голенищева-Кутузова 28.III под Мачином разгромили крупный отряд турок. Взято 27 знамен, 26 пушек. В плен попал трехбунчужный паша Арслан. Сии донесения от 21.IV.1791.
* * *
Свое презрение подковерной возне своих врагов, Потемкин положил показать проведением грандиозного праздника в честь взятия Измаила. Подготовку оного он начал с самого начала своего приезда, в подаренном императрицей, недавно отстроенном, по ее указу, для него доме в Конной гвардии, который он намеревался назвать Таврическим дворцом. Новое здание являло собой двухэтажный корпус, с шести-колонным портиком, с простирающимися от него, двух длинных флигелей. Фасад простого, но весьма вместительного и великолепного по размаху творения, архитектора Ивана Старова, долженствовал показать власть и величие Светлейшего, что и хотела подчеркнуть императрица Екатерина Алексеевна. Праздник устраивался в огромной молдавской зале, где двойной ряд колонн почти составлял круг. Два портика разделяли его посредине, и между ними был зимний сад, великолепно освещенный скрытыми лампами. Там было много деревьев и цветов. Главный свет падал с круглого потолка, посередине которого князь собирался поместить вензель Императрицы, сделанный из стразов. По плану князя, сам вензель, должон был освещен скрытым источником света, дабы он блестел как можливо ярче.
Князь Григорий Александрович любил не просто праздники, а представления грандиозные, в которых были бы показаны блеск, красота, торжественность, великолепие, мощь, богатство отечества и, конечно же, его неординарная персона. Но пуще всего оного, он любил планировать и организовывать их именно сам, понеже здесь он мог показать всю силу своего необычного воображения, ума, распорядительности и все другие свои достоинства. Сей новый праздник вызван был, прежде всего, заметной переменой к нему в расположении государыни, понеже он, как и все, отметил, что уж не так часто императрица призывает его к себе в кабинет, и, естьли он отсутствовал на приеме, али званом обеде, она редко о нем спрашивала. При его появлении, не всегда обращала свой заинтересованный взгляд в его сторону, не часто приезжала к нему в гости, реже вела с ним беседы. Вестимо, Потемкин встревожился. Что бы сие означало? Уж не грядущую ли опалу? Ужели его замыслы и победы более не удовлетворяют Екатерину? По крайней мере, он и сам увидел подтверждение доходивших до него слухов о перевесе влияния Платона Зубова. Откуда токмо взялся сей, без году неделя, новый любимец, и ужо, посмотрите — известное лицо в Российской империи! Сердце князя Таврического сжималось от болезненной тоски и тайного предчувствия. Сии чувства снедали его внутренности и он, замыслив новый, необыкновенный, неслыханный праздник в своем дворце, положил испытать последнее средство вернуть прежние чувства императрицы: доказать, что в преданности к ней никто не может с ним сравняться. Он положил дать ей в своем дворце праздник посвященный победе в битве за Измаил, коий, неслыханным великолепием и грандиозностью, должен затмить все прежние празднества подобного рода.
Замыслив торжество, Григорий Потемкин желал предусмотреть все его детали, в том числе, и, заблаговременно, договориться с пиитом, дабы он достойно отобразил будущий праздник. Прежде, все его победы и деяния неизменно воспевал в своих одах Василий Петрович Петров. Потемкин был доволен ими, тем паче, что он и без того благоволил к пииту за то, что в самом начале его отношений с императрицей, Петров передавал ей его письма из действующей армии. Однако, на сей раз, князь положил обратиться к Гавриилу Державину, понеже у всех на устах были слова императрицы, коими она изволила одобрить при встрече с пиитом его оду «На взятие Измаила». Ее изречение: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как и лира приятна», способствовало тому, что теперь он становился, в некоем роде, придворным пиитом. Почитатели поэзии были почти единодушного мнения, что Державин достойный стихотворец, а вот к Петрову, последователя Михаила Ломоносова, публика мало благоволила, понеже стихи его были, хоть и умны, но тяжелы для восприятия. Потемкин сам придерживался оного мнения. Приглашая Гавриила Державина воспеть свой праздник, князь Таврический, помимо желания поставить на место всех своих явных и скрытых врагов, хотел, как прежде, заново очаровать императрицу. Ему не хотелось верить, что Екатерина безвозвратно влюблена в ничего не стоящего красавца, коий избегал его взгляда и откровенно лебезил перед ним, хотя князь не мог скрыть свою к нему неприязнь. В письмах Екатерина просила его быть к Зубову снисходительным и любезным, и он обещал, но на деле у него оное не получилось, понеже, не надобно иметь семи пядей во лбу, чтобы узреть, что сей кавалер — ничтожество. Григорий Потемкин видел его насквозь: обыкновенный карьерист, иждивенец, не имевшие в себе ничего, опричь смазливого лица, апломба и высокомерия. Что ж, Светлейший князь еще покажет, кто властен над сердцем императрицы! Колико он убрал с пути своего фаворитов императрицы, и этого молодца не составит большого труда убрать с дороги.
* * *
Потемкин напряженно готовился к торжеству. Окончание переустройства дворца, оборудование парка и площади перед дворцом, рытье каналов, внутренняя отделка помещений, подготовка спектаклей и балетных представлений были осуществлены под его непосредственным наблюдением в течение двух месяцев. Первоначально он планировал устроить праздник ко дню рождения Екатерины, приходившемуся на Фомин понедельник, второй после Пасхи. Однако, несмотря на свое редкое умение все предусмотреть и организовать ко времени, ему все-таки не хватило недели, дабы все было готово в должном объеме. Тем не менее, к концу апреля, дворец и, прилегающий огромный парк, сияющий в иллюминации, ожидали своих гостей.
Рядом с дворцом были устроены качели, карусели и даже лавки, где бесплатно выдавались маскерадные костюмы. У дворца были поставлены деревянные бочки с вином и закуски для простого народа, которого собралось у его дворца около пяти тысяч. От сей огромной толпы исходил глухой шум. Князь приказал открыть доступ к столам, как токмо появится императрица. Однако, по ошибке дворецкого, принявшего карету одного из придворных за царскую, был подан знак, и толпа ринулась к столам.
В проливной дождь, в понедельник, через неделю после своего дня рождения, Ея Императорское Величество Екатерина Алексеевна изволила предпринять высочайшее шествие в дом его Светлости князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. Императорская и Великого князя кареты с золочеными гербами, остановились перед освещенным множеством факелов, великолепным дворцом Светлейшего. У дворца царило таковое буйное движение, что Екатерине, из головы, коей не уходили тревожные события во Франции, на мгновение показалось, что народ взбунтовался. Она с облегчением перевела дух, когда узнала причину многоголосного шума. В окне кареты Екатерина видела, стоявших в два ряда лакеев в ливреях лимонного цвета, с серебряными галунами. Один из них кинулся к карете, но дверцу императрице открыл сам князь Потемкин-Таврический.
