— Хочу поставить его бюст в с Камероновой галерее рядом с бюстом Демосфена.
Кабинет-секретарь полюбопытствовал:
— Чем же он особливо угодил вам, Ваше Величество, что вы желаете поставить его рядом великим оратором?
На что императрица весьма доверительно дала объяснение:
— Он одним своим красноречием, Александр Васильевич, не допустил Питта до войны с Россиею. Токмо, мыслю, имея демосфеновское ораторство можливо было оного добиться.
Записки императрицы:
В донесении от 19.VI.1791 князь Потемкин сообщил о новой победе генерал-поручика М. И. Голенищева-Кутузова, который, переправившись через Дунай у Тульчи, атаковал и разбил знатный корпус неприятеля в укрепленном лагере при Бабаде. Противник насчитывал более двадцать тысяч человек (помимо турок, в корпус входили отряды татар, некрасовцев и запорожцев). В руки победителей достался весь лагерь, восемь пушек и знамена. Кутузов представлен к ордену Святого Александра Невского.
* * *
Государыня, догадывалась, что Светлейший таит колико тайных идей, касательно будущего Речи Посполитой, но она не одергивала его, зная, что вреда он ей не принесет. А коли есть у него неизвестные ей замыслы, то и на здоровье! Как говориться, чем бы дитя ни тешилось… Все равно в душу не заглянешь. Едино, она не уставала напоминать ему, что прежде разрешения польской проблемы, надобно бы сначала принудить турок к миру. Уставшая от топтания на месте, никак не решаемой проблемы, Екатерина еще весной написала князю записку:
«Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силам сухопутным и морским произвести действие поскорее, а то войну еще протянем надолго, чего, конечно, ни ты, ни я не желаем».
Между сих строк Потемкин почувствовал раздраженное нетерпение государыни. Князю Таврическому ничего не оставалось, как отправить в армию приказы о наступлении, одновременно по всему фронту юга России. Федором Ушаковым было получено письмо с приказом искать неприятеля, где бы он ни случился в Черном море, и господствовать там так, чтобы враг не имел возможности выйти к русским берегам. Князю Николаю Репнину отдал приказ производить натиски на неприятеля, как токмо таковые случаи представятся. Генералу же Ивану Гудовичу, направленному командовать Кубанским корпусом, последовал приказ занять турецкий город Анапу.
Императрица и в самом деле сердилась, главным образом, из-за того, что князь, получив письмо от Шведского короля еще в мае, не отвечал на него более месяца, отговорившись тем, что якобы не знал, что ему отвечать.
От своего агента, рослого, широкоплечего, благородного вида конногвардейца Петра Алексеевича Палена, Екатерина ведала, что король Густав отправился в Пруссию месяц назад. Государыня внимательно следила за его поездкой. Она знала, король нервничает, понеже не получил ответного письма от князя Потемкина и обещанных денег от императрицы. Екатерина выговаривала Безбородке:
— Князь Потемкин, по всей видимости, хотел сделать свое письмо чересчур прекрасным, и, потому, оно, до сих пор, не написано. Светлейший из тех людей, которые не знают ни часа, ни числа, ни года.
Граф согласно кивнул:
— Что есть, государыня-матушка, того не отымешь!
— Мне досадно, что я не узнала об том вовремя, а то бы сама написала письмо и послала бы его князю токмо для подписи. Любопытно, чем же он так занят, что не учиняет то, что обязан!
В письме к графу Штакельбергу в середине лета, она сообщала об успешных переговорах с Фокнером, который признал условия мира с Портой, такожде, зная, что неугомонный Гу все еще в Пруссии, она сообщила своему послу о своем решении выплатить шведскому двору крупную субсидию. Она ведала: там, встречаясь при дворе с королем, Штакельберг, между делом, сообщит королю Густаву, долгожданную, приятную для него новость.
Стало быть, Светлейший князь мог отбыть на юг и вплотную заняться подписанием мирного договора с побежденными турками, но он, под видом значимых перемен в Польше, задерживался в столице. Его одолевало неотвязное желание развенчать своих многочисленных врагов, главным образом, в лице Зубовых, ну, и попутно разрешить некоторые вопросы, как внутренней политики, так и внешней. Он терпеливо объяснял императрице, что, опричь «Греческого прожекта», с религиозным единством России, Греции и придунайских княжеств из коих они мечтали создать новое государство Дакию, в настоящее время, сей час, надобно было бы создать «славянское братство» среди русских, украинцев, белорусов и поляков, коих он, князь Потемкин, мог бы объединить. И, что сей славный славянский союз, вестимо, был бы весьма полезен государыне и России. Возражать новой идее князя императрице было трудно и не к чему. В мае и июле императрица Екатерина Алексеевна написала, готовившемуся к отъезду на юг князю Потемкину, два рескрипта относительно плана предполагаемых действий. В первом из них она утвердила его прожекты, оговорив, однако, порядок и условия их реализации. Основным направлением в отношении Польши было положено решение «преклонить к нам нацию» обещаниями.
* * *
Конечно, давно было пора князю Тавричскому ехать на юг, в армию, дабы возглавить переговоры с турками, но, не довершив разработку единой с императрицей политики по отношению к Польше, он не мог оставить столицу. Екатерина же настаивала на том, чтобы он скорее ехал на юг и занялся мирным соглашением. У Потемкина тем временем появились новые — личные причины для того, чтобы оставаться в Петербурге. Он снова влюбился. Предметом его воздыханий на сей раз оказалась тезка предыдущей его пассии. Всему Петербургу было известно, что после красавицы-гречанки и Прасковьи Потемкиной, Светлейший князь увлекся неугомонной, мятущейся, писавшей повести на французском языке, Прасковьей Голицыной. Однако родственники Прасковьи Андреевны ревностно защищали ее добродетель. До Екатерины доходили слухи, что и муж, и жена Голицыны действуют заодно и водят за нос князя. В глаза льстят, а за глаза пакостят. Императрица не замедлила предупредить Потемкина, что они его обманывают. Она не ревновала Светлейшего, но ее изрядно задевала его безоглядная влюбчивость. К тому же, ей казалось, что не было там никакой любви, а токмо демонстрация влюбленности, дабы досадить ей. Как бы то ни было, но, когда князь предложил назначить в инспекцию, созданную для борьбы со злоупотреблениями в армии, совершенно пустого человека, а именно, мужа обожаемой им Прасковьи — князя Михаила Андреевича Голицына, императрица Екатерина, зная причину сего назначения, изразила ему свое неудовольствие в письме словами:
«…он тебе честь в армии не принесет. Позволь сказать, что рожа жены его, какова ни есть, не стоит того, чтоб ты себя обременял таким человеком, который в короткое время тебе будет в тягость. Тут же не возьмешь ничего, супруга его очаровательна, но вы решительно ничего не выиграете, ухаживая за ней».
Чувства Екатерины к Григорию Потемкину, конечно, притупились, но не настолько, чтоб никак не реагировать на его махания с разными женщинами. Видя, что из-за них, он забывает даже свои прямые обязанности, она написала ему, весьма резкую записку, где просила его, прежде заключить мир с Портой, а уж потом забавляться колико ему угодно.
