Екатерина рассмеялась:
— Был бы старичком, не страдали бы за тобой толико женщин!
— У меня одна жена. Как видишь, ты у меня в сердце. Никто мне не нужен, потому и не женюсь.
— И я не выхожу замуж, — заметила ему Екатерина и отвела глаза.
— Знаете ли, государыня, я служу вам, все мои достижения сделаны ради вас. И мне неприятно, что господин Зубов позволяет себе предлагать Державину, чтобы тот не просил ни о чем меня, но адресовался прямо к нему. Сие при том, что я толико лет покровительствую оному пииту, защищая его от всех недоброжелателей.
— Но почему вы так уверены, что во всем виноват Платон Александрович?
— А здесь и догадываться нечего: ведь это он предложил Державину место секретаря при вас, государыня?
— Князь, вы ведете себя недопустимо, — холодно заметила государыня.
— Вы ужо изволили заметить, государыня, таковым грешу… токмо в периоды… политической напряженности, когда одержим тревогой за вас и отечество, — парировал Потемкин, делая паузы, дабы собраться с мыслями.
— Однако, князь, зачем вам говорить во всеуслышание, что вы будете королем Польши? Причем, утверждать, что всенепременно будете им?
Потемкин слегка смутился и, усмехнувшись, признался:
— Прости, государыня-матушка. Прости! — он опустился на колено, поцеловал ей руки. — В опьянении был, погладил по волосам графиню Пушкину, а она, стало быть, пригрозила меня прогнать, вот и ляпнул ей, что в скорости буду королем.
— Удивительно, Светлейший князь! — паки холодно ответила императрица. — Трудно поверить, чтоб вас хотела прогнать сия графиня, или какая иная достойная дама.
Потемкин пожал плечами. Ничего не ответил.
Екатерина знала, что даже враги Светлейшего говорили, что его любовным делам мог позавидовать любой мужчина. Добрая половина хорошеньких женщин Петербурга искала внимания князя Потемкина. По крайне мере, в столице беспрестанно обсуждались слухи о Светлейшем князе, коий был в ссоре с одной обожающей его женщиной, а совсем к другой, в то же время, имел заметную склонность, в третью был влюблен, а к четвертой был искренне привязан.
«И, тем не менее, кажется, князь совершенно не счастлив, впрочем, как и я», — подумала императрица.
— Не хочешь же ты, князюшка, в самом деле, чтоб я дала отставку Зубову? И что потом? Совершенно насмешить весь белый свет очередным фаворитом, в мои годы? Я и так убрала по твоей милости Завадовского, Ермолова и Зорича. Люди и так почитают меня за развратницу.
— Да все те трое тебя никак не стоили. Ужели жалеешь, что рассталась с ними?
— Все они любили меня. Жалею Александра Ермолова. Слава Богу, у него все хорошо сложилось, живет теперь где-то в Австрии, женился, есть и дети.
— Да и у Завадовского все сложилось… Едино Зорич так и остался темной лошадкой…
— Отчего же? Он основал Шкловское благородное училище, выпуская толковых кадетов. Для оного училища он выписал из Франции, Пруссии, Британии целый ряд известных ученых и педагогов. Он создал прекрасную библиотеку, вы все это видели вместе со мной. У него прекрасный крепостной театр.
— Да, сие так. Он, пожалуй, любил вас.
— Все они любили меня. Даже, рекомендованный вами, князь, ваш родственник Мамонов. Недавно токмо он перестал слать письма с мольбами вернуться ко мне. Гуляют слухи, что он токмо тем и занят с утра до ночи, что изводит свою жену, пеняя ей, что из-за нее он потерял меня. Но императрица Екатерина не прощает измен, вы знаете об том.
Потемкин, закусив губу, изрядно порозовев, сунул руки в карманы кафтана, и, отвернувшись к окну, более не вымолвил и слова.
Записки императрицы:
Светлейший князь Потемкин никак не желает выехать из Петербурга. Медом ему здесь намазано.
* * *
В конце июня князь Григорий Александрович Потемкин получил депешу из действующей армии Северного Кавказа, что русские войска под командованием генерал-аншефа Ивана Васильевича Гудовича, захватив турецкую крепость Анапа и взяли в плен шейха Мансура.
В тот вечер, императрица с небольшой свитой, включавшей братьев Зубовых, приехала из Петергофа в Петербург, и обедала у князя Потемкина в его доме, в Конной гвардии, выказывая ему ласку и почтение, вызывая тем самым не ложную зависть и глухую ненависть Зубовых и их приспешников.
— Вот и попался, неуловимый, — подняв свой бокал, сказал Екатерине Светлейший.
— Неуловимый? Ты об шейхе Мансуре? — переспросила Екатерина, обратив на него радостные глаза.
— Стало быть, он самый, — проговорил довольным тоном князь, — Генерал Гудович взял Анапу, а шейх оказался среди трех тысяч пленников. Давайте, выпьем за то, матушка!
Екатерина, с готовностью, подняла свой бокал, наполненный смородиновым соком. Выпив, она изволила посоветовать:
— Что ж, надобно его направить сюда, в Санкт-Петербург. Прикажи, дабы везли осторожно, не можно допустить, чтоб пленного Мансура отбили горцы.
— Таковое не может статься, государыня-матушка.
— Куда ж его? В Шлиссельбургскую крепость?
Потемкин усмехнулся:
— Пожалуй. Оттуда уж не сбежит, дабы паки поднимать горцев противу нас!
Сидя за столом с императрицей, он, время от времени, бросал на графа Зубова надменный взгляд. Тот старался даже не поднимать глаза, и все время разговаривал, с сидящими напротив, графом Федором Головкиным и своим братом Николаем, кои тоже избегали взгляда Светлейшего. Конечно, Зубов и его родня, вошедшая в силу, страшились Потемкина и тайно искали возможность пошатнуть его положение. Князя Таврического спасала милость государыни, для которой Светлейший князь оставался самым доверенным, самым надежным другом, разделявшим вместе с нею бремя управления державой.
Несмотря на то, что прекращение военных действий давало ему полное право не спешить с отъездом, но долгое пребывание его в Санкт-Петербурге было не по душе семье Зубовых. Любимец Екатерины пенял в его адрес тем, что князь исчерпал причину присутствия в столице, и ему надобно ехать к армии в Молдавию, дабы завершить войну достойным мирным договором. Государыня, наконец, повелела Светлейшему князю, не мешкая, отправляться на юг. Всесильному князю Таврическому ничего не оставалось, как, смириться пред ее волей. Смирился, прежде всего, поелику сам считал своим долгом подвести итоги войне, которой он руководил в течение четырех лет и, которая утверждала Россию в новом почетном ранге — Черноморской державы. Впереди его поджидали дела, связанные с долгими и изнурительными переговорами с непримиримым и неуступчивым врагом.
* * *
В конце концов, одиннадцатого июля, представители Британии и Пруссии подписали ноту, в которой основанием для мира с Турцией — есть ли турецкая сторона подпишет его немедленно — признавалась граница по Днестру. Очаков со степью между Бугом и Днестром отходил к России. В случае, есть ли бы турки отказались подписывать соглашение, Россия сохраняла за собой право бороться за более выгодные условия. Посему, Главнокомандующему русской армией пора было ехать, дабы завершить дело с мирными переговорами.
