Приезд Валериана Зубова не заставил самоуверенного князя Таврического изменить свой обычный, как со стороны казалось, праздный образ жизни. Он ничуть не опасался, что брат фаворита, находясь рядом, в его ставке, сможет повредить ему во мнении императрицы, оказываясь вольным или невольным свидетелем его разнообразной деятельности в Яссах. И, хотя из Петербурга приходили все новые доказательства чрезмерного влияния Зубова на императрицу, Потемкин не спешил в столицу, понеже от наблюдательного Михаила Гарбовского, он узнал, что Зубов ничего из себя не представляет. Стало быть, покинет свой пост, как токмо он, Светлейший князь, захочет избавиться от него.
Однако, судя по письмам, где Екатерина взяла себе за правило непременно упоминать о своем новом любимце, она, допрежь была отменно довольна им. Вел себя Зубов, как писала Екатерина, скромно, выказывал ей искреннюю любовь и трогательную заботу. Что еще надобно, молодой душой, но все же стареющей женщине? Недавно, желая укрепить положение Зубова, Екатерина написала Потемкину, что Платон Александрович весьма скромен и был бы доволен, естьли бы получил звание корнета. В конце сентября Светлейший, пойдя ей навстречу, написал «Записку к докладу»:
«Как нет теперь командира, отсудствием моим, в Кавалергардском корпусе, то всеподданнейше прошу о пожаловании в Корнеты Вашего Императорского Величества флигель-адъютанта Зубова.»
Чему Екатерина весьма обрадовалась и написала ему благодарственное письмо.
* * *
Что ж: жизнь прекрасна! И ее не испортила Екатерине даже Марья Шкурина, способствовавшая роману Мамонова с Щербатовой и, посему, вынужденная покинуть двор. Дочь преданного ей по гроб, покойного, бригадира Василия Шкурина, взятая во фрейлины с четырнадцати лет, теперь официально, отпросилась от двора. Екатерина отпустила ее, выдав двенадцать тысяч рублев на приданое. В середине сентября Шкурина уехала в Москву к Дмитриевым-Мамоновым.
Кстати, Екатерина заметила, что исчезновению Александра Мамонова радовались многие, но более всех ее бессменный советник, граф Александр Андреевич Безбородко. Однако, все оное, что называется, являлись мелочами жизни. Императрице ежедневно приходилось вникать в куда более важные события и дела, кои требовали незамедлительного решения. Она с неизменным ужасом читала депеши барона Ивана Матвеевича Симолина из Парижу. Всю разнородность ее переживаний касательно революции во Франции ей самой было трудно осознать и, тем паче, передать или объяснить кому-то. Париж — город, в котором спокойно и легко рубили головы аристократов, цвета нации! Уже расправились с интендантом армии, Фулоном, голову которого насадили на палку и носились с ней по городу. Сей пример говорил сам за себя. В то же время, малоизвестный капитан Бертье, вернувшийся доброволец-борец за американских колонистов, напротив, получил полковника и командовал версальской национальной гвардией.
Изрядно напуганная страшной революцией, Екатерина в последнее время была раздражительна и чуть ли не больна. Однажды она сорвалась на Великого князя, коий, читая в ее присутствии, депеши из Франции, в негодовании, воскликнул:
— Я бы давно все прекратил пушками!
Екатерина, не сдержавшись, резко осадила его:
— Ты кровожадный дурак! Али ты не знаешь, что пушки не могут воевать с идеями?
Она переслала барону Симолину через Амстердам солидную сумму в шестьдесят тысяч ливров, предназначенную для подкупа нужных людей, благодаря чему, барон довольно скоро раздобыл ключ к шифру Этьена Женэ — нового французского поверенного в делах в Петербурге. Такожде он вошел в контакт с депутатом от духовенства, членом Национальной Ассамблеи, Шарлем Морисом де Талейраном, родственником офицера де Дама, служившего при князе Потемкине. Екатерине хотелось бы использовать страх, коий внушали Парижу британские вооруженные морские суда в Портсмуте. Британия, пытаясь устрашить Россию, держала наготове могучую, без малого в сорок линейных судов, эскадру для похода противу России, дабы оказать давление в решении «Очаковского кризиса». Однако, на ее взгляд, не страшная русскому флоту сия эскадра, могла бы легко повергнуть французскую флотилию!
— Как бы так учинить, — говорила императрица своим секретарям, — да развернуть аглинский флот, да на французов?
Безбородко бросал на Екатерину удивленные взгляды:
— Ужели вы, Ваше Величество, не ведаете, каковы король Георг и его управитель премьер Питт? К ним ни на каковой драной козе не подъедешь.
Подперев большую с проседью голову рукой, он задумался, засим сказал со смешком:
— Разве токмо Вы, Ваше Величество, с вашим великим умом, сумеете что-либо придумать? Тем паче, мыслю, сие не тако трудно было бы учинить, учитывая их вековую враждебность к друг другу.
Хотелось Екатерине ответствовать ему что-нибудь сообразное, но лишь молвила:
— Посмотрим, что предложит нам граф Семен Романович Воронцов… Я послала ему запрос в Лондон.
— Мыслите, дрогнет что-либо у них в парламенте? Ведь знают, что и до них дойдет всякая революционная ересь, — полюбопытствовал Храповицкий.
Императрица, оглянувшись в его сторону, ответствовала скептически:
— Пусть займутся делами своей страны. А то недалек час, когда и у них заведутся революционеры, понеже везде хватает недостойных трусов, не знающих ни веры, ни закона, ни чести.
Храповицкий тихонько прокашлявшись, испросил:
— А что у нас предпринимается, Ваше Императорское Величество, дабы избавить страну от революционной заразы? Имею в виду, опричь того, что все иммигранты из Франции подписывают бумагу, что они не якобинцы и будут вести себя, как подобает у нас в России?
Безбородко подобострастным тоном изрек:
— Сия мера с подписыванием бумаги, кстати, мыслю, весьма поучительна и правильна, государыня-матушка!
Екатерина паки скептически усмехнулась:
— Вы же ведаете, граф, что всех юнцов, кои принимали участие в июльских событиях, или записавшихся в парижские клубы, я отозвала в Россию и отправила в места отдаленные.
Безбородко согласно кивал. Взгляд у него был удрученный. Вдруг спросил:
— А что с шумным делом Радищева? Сказывают, Шешковский вывел его на чистую воду?
Екатерина, сделав недовольную гримасу, небрежно ответствовала:
— Сей «писака», изволил написать пасквиль на российскую жизнь, нарушающий общественный покой! Начинается сия прежалкая повесть о семье, проданной с молотка за долги господина. Ужели вам не пришлось почитать сей «шедевр»?
Храповицкий негодующе изразился:
— Я прочел его, государыня. «Шедевр» сей направлен на то, чтобы произвести в народе негодование противу начальства. К тому же наполнена оскорбительными и неистовыми изражениями противу всех и вся!
Безбородко, выпятив губу, с аттенцией слушал кабинет-секретаря. Екатерина удрученно барабанила своими длинными пальцами по столу и молчала.
