Светлейший князь уезжал, а верный ему, Василий Попов, в крайнем беспокойстве, все ходил вокруг кареты, заглядывал в нее, поправлял теплый плед на князе, проверял наличие воды, съестного и прочего. Наконец, в восемь часов утра поезд из нескольких карет, в коих находились камердинер Секретов, обер-кригскоммиссар Михаил Фалеев, графиня Александра Браницкая, генерал-поручик Голицын, — генерал-майор Львов, конногвардеец Кнорринг и лекари Массо, Тиман и Санковский, тронулся в путь. Не медля, Василий Попов отписал государыне, сообщая, что удерживал курьера до утра, дабы сообщить Ея Величеству. Среди прочего он сообщал:
«…теперь имею счастие донести, что Его Светлость прошедшую ночь провел до первого часу спокойно и раза два засыпал по получасу, но потом часто жаловался на слабость и что все кости болят. Сие он и вчера чувствовал к удовольствию медиков, находящих в том хорошей признак. Нетерпеливость ехать так была велика, что едва стало разсветать, то Его Светлость приказал положить себя в коляску и в седьмом часу утра благополучно в путь отправился».
* * *
В дороге в верстах сорока от Ясс, Светлейшему князю стало невыносимо плохо. Стеная и кривясь от боли, он прохрипел:
— Будет! Остановитесь! Теперь, некуда ехать, я умираю, выньте меня из коляски, я хочу умереть на поле.
Неподалеку от молдавского села Рэдений Веки, карету остановили. Все выскочили из своих карет и окружили княжескую карету. Князь Таврический держал в дрожащих ослабевших руках всегдашнюю свою спутницу — Святую икону, лобызал ее, обливал слезами и рыдал, взывая: «Боже мой, Боже мой!»
Его положили на траву. Кто-то немедленно постелил ковер, его бережно переложили, принесли под голову кожаную подушку. Князь стонал, однако казался покойнее. Он попросил спирту, намочить оным голову, и, полежав более трех четвертей часа, зевнув раза три, так покойно умер, что никто и не заметил, что Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический уже отошел в мир иной. Казак из конвойных, первый сказал, что князь отходит, и закрыть бы глаза ему.
— Что ты говоришь! — разгневанно крикнула графиня Браницкая, — не мешай Светлейшему князю отдыхать.
Кинувшись к князю, и, поняв, что тело его холодеет, с плачем, она, бросалась на него, старалась уверить себя и всех, что он еще жив, тщилась своим дыханием согреть охладевшие уста. Все окружающие, в ужасе и отчаянии, простирали к нему руки, хватались за голову, и, закрывая лица, зажимая рты, не сдерживаясь, навзрыд громко плакали.
Когда всем стало ясно, что Светлейший князь отошел в мир иной, стали искать по всем карманам империала. Все тот же казак подал медный пятак, которым и сомкнули глаза покойному. С трудом успокоив рыдающую, почти в бессознательном состоянии, графиню Браницкую, сей же час, после кончины князя, остывшее тело Потемкина повезли обратно в Яссы для вскрытия и бальзамирования, которое произвели в апартаментах упокоившегося князя, во дворце господаря Григория Гики. Органы брюшной полости оказались чрезмерно «влажны», печень увеличена; врачи констатировали разлитие желчи. Никаких признаков отравления не обнаружилось. Скорее всего, организм был истощен лихорадкой — тифозной либо малярийной — в сочетании с геморроем, злоупотреблением вином и переутомлением, — но едва ли токмо в том крылась причина смерти. Роджерсон, опираясь на симптомы, которые описывал Попов в своих отчетах, посчитал, что у князя была, опричь всего, и пневмония.
Тело его было бальзамировано, внутренности положены в специальную шкатулку, сердце — в золотую урну.
Между тем, в связи с таковым неожиданным исходом продолжительной болезни Главнокомандующего армией, свита Потемкина пребывала в полной растерянности. Генералы перессорились, тщась определить, кому командовать армией вместо представившегося Светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Тело покойного, его наследство, письма Екатерины, а такожде вопрос о войне или мире — все ждало решений императрицы. За несколько дней до смерти, Потемкин отправил приказ о передаче командования армией генералу Михаилу Васильевичу Каховскому. Но он находился в Крыму, посему командование взял на себя старший по армии генерал-аншеф Михаил Федотович Каменский. Однако, уже через два дня после кончины князя, приехал генерал Михаил Каховский. Генерал Каменский не желал уступить ему, но, в конце концов, была исполнена воля покойного Светлейшего князя.
Последние два письма Екатерины уже не застали князя в живых. Василий Попов вскрыл последнее за третье октября и со слезами прочел:
«Письмы твои крайне меня беспокоят, хотя вижу, что последние три строки немного получше написаны и доктора уверяют, что тебе получше».
В письме Василию Попову, она благодарила его за подробные известия и просила писать почаще.
В день смерти князя Потемкина, Попов писал Екатерине:
«Удар совершился, Всемилостивейшая государыня! Светлейшего нет более на свете. Поутру он сделался очень слаб, но приказал скорее ехать; наконец, не доезжая большой горы, верстах в 40 от Ясс, так ослабел, что принуждены были вынуть его из коляски и положить на степи. Тут и испустил он, к горестнейшему нашему сожалению, дух свой».
* * *
Одиннадцатого октября, в обед в Петербург приехал курьер с сообщением, что князю Потемкину после его дня рождения паки хуже. Екатерина, в отчаянии, разрыдалась. Вечером, ей пустили кровь, в десять она легла в постель, но не могла заснуть впервые, пожалуй, в своей жизни. Весь следующий день ее лихорадило, она ничего не могла делать. Просидев в своем кабинете часа два, удалилась в спальню. Перекусихина и Протасова не отходили от нее, стараясь разговорами отвлечь ее от тяжелых мыслей. Несколько раз она засыпала, спала минут по тридцать. Снились ей странные сны, в которых ей являлся князь Потемкин то в ранней его юности, то в пору их любви, ласковый и любящий, то в зрелые годы, у себя во дворце, среди великолепия своего последнего праздника. В последнем сне, она спросила его: «Ты же последнее время не можешь, как же тебе удается так знатно выглядеть?», — но князь молчал, токмо смотрел на нее с великой грустью.
Наутро принесли письмо от генерала Попова, где он писал, что Светлейшему получше, и он настоял ехать в Николаев. Следом принесли письмо Светлейшего. Екатерина долго не решалась его раскрыть, держала в руках, о чем-то раздумывала. Усилием воли, она надорвала конверт. Его рукой, как оказалось, было написано им, последнее к ней, письмо:
«Яссы. 4-го октября 1791 году
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною.
Вернейший и благодарнейший,
Подданный
и приписал внизу:
Одно спасение уехать.»
Екатерина, не узрев подпись в письме князя, почувствовала резкую слабость в ногах. В то самое мгновения, во время чтения сего письма, явился придворный лейб-медик и сообщил, что банкир барон Судерланд едва ли день сей переживет. Сия новость еще пуще поразила императрицу, понеже сей банкир болел толико же долго, как и Светлейший князь, паче того, как выяснилось по словам Роджерсона, с такими же симптомами. Она живо вспомнила, что в канун отъезда Светлейшего князя, оные два человека провели вместе часа три. Вместе отужинали, засим обсуждали денежные дела князя Потемкина. Мысли об оном повергли Екатерину в глубокое уныние, она закрлась в спальне.
